Следует отметить, что идейное обоснование участия нашего Отечества в европейском конфликте царские власти начали разрабатывать лишь после объявления Германией войны России и, как и в других странах, с позиций защиты своей родины, коренных интересов народа и национальных святынь от посягательств других государств. Напомним, что Государь-император в манифестах от 20 и 26 июля так и обозначил причины и характер вступления нашей страны в войну: защита территории Отечества, его чести, достоинства, положения среди великих держав и славянских народов. Именно такая постановка вопроса соответствовала распространенным в цивилизованных странах той эпохи представлениям: оскорбление достоинства государства требовало удовлетворения, в случае же отказа государство должно объявить войну.
Уже то обстоятельство, что именно немцы объявили нам войну, способствовало формированию ее восприятия в народных массах как отечественной, направленной на отражение вражеской агрессии. Повсюду в стране проходили молебны «о даровании победы над вероломным и коварным врагом», в городах шли шествия и манифестации, особенно мощные в Санкт-Петербурге и Москве.
Уже на следующий день после объявления Германией войны России на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге собрались тысячи людей разных сословий – интеллигенция, рабочие, крестьяне близлежащих деревень – и дружно опустились на колени перед императором и императрицей, вышедшими на балкон Зимнего дворца. Николай II объявил манифест о вступлении России в войну и первым торжественно принял присягу на Евангелии, по форме присяги императора Александра I в 1812 г.
Так вспоминал об этом дне председатель Государственной Думы М. В. Родзянко: «После молебна о даровании победы Государь обратился с несколькими словами, которые закончил торжественным обещанием не кончать войны, пока хоть одна пядь русской земли будет занята неприятелем. Громовое “ура!” наполнило дворец и покатилось ответным эхом в толпе на площади. После молебствия Государь вышел на балкон к народу, за ним императрица. Огромная толпа заполнила всю площадь и прилегающие к ней улицы, и, когда она увидела Государя, ее словно пронзила электрическая искра, и громовое “ура!” огласило воздух. Флаги, плакаты с надписями “Да здравствует Россия и славянство!” склонились до земли и вся толпа, как один человек, упала перед царем на колени. Государь хотел что-то сказать, он поднял руку, передние ряды затихли, но шум толпы, не смолкавшее “ура!” не дали ему говорить. Он опустил голову и стоял некоторое время охваченный торжественностью минуты единения царя со своим народом, потом повернулся и ушел в покои. Выйдя из дворца на площадь, мы смешались с толпой. Шли рабочие. Я остановил их и спросил, каким образом они очутились здесь, когда незадолго перед тем бастовали и чуть ли не с оружием в руках предъявляли экономические и политические требования. Рабочие ответили: “То было наше семейное дело. Мы находили, что через Думу реформы идут слишком медленно. Но теперь дело касается всей России. Мы пришли к своему царю как к нашему знамени, и мы пойдем за ним во имя победы над немцами”». [82] Так, вопреки более поздним уверениям большевиков, рабочие отнеслись к начавшейся войне.
Не лишне напомнить, что в те же дни разъяренная толпа граждан, в которой были и рабочие, разгромила и подожгла здание германского посольства в Санкт-Петербурге, располагавшегося на Исаакиевской площади. 4 августа Николай II с семьей и свитой прибыл в Москву, где его на улицах с воодушевлением встречали не менее полумиллиона москвичей и подмосковных крестьян. В Успенском соборе московского Кремля состоялся торжественный молебен «во славу русского оружия».
Другой крупный деятель Государственной думы А. Ф. Керенский писал позднее об этих судьбоносных для России днях: «В тот момент я ясно понял, что в грядущую войну будет вовлечен весь русский народ и что он выполнит свой долг. […] Это вторая война за национальное выживание (первая была в 1812 году) предоставила царю уникальную возможность протянуть руку дружбы народу, обеспечив тем самым победу и упрочение монархии на долгие годы». [83]
Действительно, народ встретил эту войну с единодушным патриотическим порывом. 5 августа Санкт-Петербург переименовали в Петроград, символически открещиваясь от всего «немецкого» даже в названиях. В стране на время мобилизации, а затем и на весь период войны, был объявлен сухой закон – и даже это народ поначалу воспринял с полным пониманием. Еще раз напомним, что и сама война называлась тогда не мировой (и не Первой мировой – этот термин, как известно, утвердился в исторической литературе значительно позже). В народе ее коротко назвали «германской», а официально Великой. А поскольку опасность нависла над самим Отечеством и война началась при общей народной поддержке, то привилось и другое официальное наименование – Вторая Великая Отечественная. К тому же на страницах газет и журналов в те первые дни войны очень часто проводили параллель с Отечественной войной 1812 г., юбилей которой с большим размахом отметили двумя годами ранее, в 1912 г. [84]
Следует особо подчеркнуть, что всплеск патриотизма выражался не только в манифестациях, шествиях и немецких погромах (для этого не обязательно быть патриотом), но, главное, в готовности к самопожертвованию. Достаточно напомнить, что первая из девятнадцати мобилизаций военного времени не просто прошла успешно, быстро и планомерно (явка призывников была почти стопроцентной), но и породила мощное добровольческое движение, охватившее часть молодежи, имевшей отсрочку от призыва в армию. Записывались в армию даже рабочие, имевшие бронь на оборонных заводах, студенты, интеллигенция. Добровольно ушли в армию писатели А. И. Куприн, В. В. Вересаев, поэты С. А. Есенин, Н. С. Гумилев и другие, мальчишкой сбежал на фронт и В. В. Вишневский. Даже находившиеся в ссылке революционеры подавали прошение местным властям о желании вступить в ряды действующей армии. Так поступил будущий крупный советский военачальник, отбывавший ссылку на о. Сахалин. «Вся нация, жители больших и малых городов, – вспоминал А. Ф. Керенский, – как и в сельской местности, инстинктивно почувствовали, что война с Германией