Эйнштейн. А ты знаешь, почему я такой известный? За что?
Маргарита. Я?
Эйнштейн. Да, ты?
Маргарита. Несколько раз ты пытался мне объяснить свою теорию относительности, один раз даже большое письмо написал, с рисунками, я его храню, но в голове у меня осталось что-то очень смутное. Зато я знаю, как к тебе относятся другие ученые, которые понимают, что ты сделал…
Эйнштейн (смеется). Иди сюда… другие ученые.
Маргарита подходит к нему.
Эйнштейн. Обними меня.
Она его обнимает.
Эйнштейн. Поцелуй меня.
Она его целует.
Эйнштейн. А теперь принеси из кладовки мешок писем, которые я получил из разных стран.
Маргарита не двигается с места.
Эйнштейн. Ну, принеси, принеси. Они не тяжелые.
Маргарита. Зачем?
Эйнштейн. Я хочу, чтоб свидетельство моей мировой славы находилось вот здесь, у моих ног.
Маргарита идет – возвращается с мешком писем.
Эйнштейн. Сколько там таких мешков?
Маргарита. Три или четыре, я не считала.
Эйнштейн (показывает пальцем на мешок). Почему они мне пишут? Сотни людей? Будучи без понятия о том, что я сделал?
Маргарита. Не знаю, тебя все любят. Все женщины мира готовы стать твоими любовницами.
Эйнштейн. Откуда ты знаешь?
Маргарита. Сужу по себе.
Эйнштейн. Я сейчас тебе объясню структуру моей всемирной славы… за что меня любят. Меня любят не за то, что у меня в голове, а за то, что у меня на голове. Вот за это вот (обеими руками хватает свои длинные пушистые космы). Один, кажется, мексиканский поэт написал поэму «Волосы Эйнштейна». O-o-o-o-o! Я укажу в завещании: когда помру, чтоб отрезали клок моих волос и послали ему в коробочке. Когда он будет читать поэму, чтобы в руке держал волосы Эйнштейна.
Маргарита подходит к Эйнштейну, рукой дергает его волосы, потом гладит их.
Эйнштейн (убирает ее руку). Дальше. Ты тоже любишь эту фотографию… где я высунул язык, да?
Маргарита. Да.
Эйнштейн. Ты ее хранишь в сумочке. Не расстаешься. Или уже выкинула?
Маргарита. Не выкинула.
Эйнштейн. Эту фотографию знают во всем мире. Меня преследовал несколько дней фотограф. Настырный. Навязчивый. Он мне надоел, я его уже видеть не мог. И когда однажды утром я выходил из дома (показывает на входную дверь), он стоял в саду, у калитки, наготове, с поднятым фотоаппаратом. Я высунул язык (показывает, как он тогда высунул язык), чтобы показать, что я его презираю, что я уже больше не могу его видеть. Он вот так мне уже… (Полоснул по шее рукой.) Но когда в журнале появился снимок – это было воспринято как знак моей детской непосредственности: великий ученый, как ребенок, показывает всему миру язык. Надо же! Как здорово! Вы видели фотографию, где Эйнштейн высунул язык? Не видели? Обязательно посмотрите, в последнем номере «Таймс». Дальше. Россия гордится своими огромными пространствами, на которых вырастают такие замечательные люди, как ты, как твой муж. Америка гордится своей великой демократией. Англия – своими финансовыми институтами. Испания – своими зажигательными плясками. Париж – столица любви. А у евреев нет ничего, кроме тех знаменитых, известных всему миру личностей, которые вышли из этого гонимого, лишенного родины народа. Я недавно читал в какой-то газете: американские евреи уже подсчитали, сколько было во время войны в американской армии евреев генералов, евреев полковников, евреев летчиков, сколько евреев погибло, сколько евреев не знаю что… Когда евреям попалась на язык фамилия Эйнштейн, нобелевский лауреат, они раззвонили всему миру, они несли, несут это имя, как знамя своей значимости, своего достоинства. Как выразился один антисемит: Эйнштейн – гений всех времен и одного маленького народа. Вот из чего состоит моя слава. Из ничего, из ерунды. Игра скудного или поруганного воображения. И ты! которая спит со мной десять лет, которая знает, которая каждый день видит, до какой степени мне наплевать на всю эту мировую мою значимость, – ты все это воспринимаешь всерьез? (Передразнивает.) Я не хочу быть женщиной, из-за которой великий Эйнштейн…
Она хочет его перебить.
Эйнштейн. Помолчи!
Маргарита. Я хочу тебя поцеловать!
Эйнштейн (подставляет щеку для поцелуя, получив поцелуй, продолжает). Почему ты вдруг решила, что я готов пойти на… на это… исключительно из-за тебя? Чтобы ты не уехала? Ты уж извини меня. (Смотрит, как она реагирует на последние его слова. Остается доволен.) Ты толкнула мою мысль в эту сторону – это да. Эйнштейн, неужели ты не можешь придумать что-то, чтобы она не уезжала? И мне вдруг явилась эта идея… ты ее заплеснула мне в голову из зеленого таза. Тут ты действительно мне помогла. Я не могу допустить, чтобы ты уехала… раз-два, и тебя нет. Десять лет была и вдруг нет. Прямо какая-то черная сказка. Но дело не только в тебе – здесь многое сошлось. Внутри нашей с тобой истории лежит Бомба, влезла туда… Как выяснилось из твоего признания, мы спали не вдвоем, а втроем. Бомба лежала между нами, когда мы занимались любовью. Это я призвал в Соединенные Штаты это чудовище, которое нас теперь разлучает. (Вдруг.) Кстати, ты тогда доложила в Москву, что я отправил одно, потом второе письмо Рузвельту?
Маргарита. Я что, должна через каждые пять минут напоминать тебе, что я начала… это… в сорок втором году? В январе сорок второго, в январе сорок второго, в январе сорок второго! А письма ты отправил в тридцать девятом.
Эйнштейн. Извини. Я не нарочно. Просто у меня в голове еще не улеглась новая информация, которую я получил сегодня от тебя.
Маргарита. В прошлом году, когда ты написал Рузвельту, что надо приостановить все работы, поскольку у Гитлера бомбы нет и уже не будет, – об этом я передала.
Эйнштейн помрачнел.
Маргарита. Альберт, прошло всего несколько дней после этих страшных взрывов – поэтому тебе кажется, что ты во всем виноват. Оппи готов застрелиться, ты готов стать шпионом. Пройдет немного времени, ты успокоишься. Твоя совесть чиста!
Эйнштейн. Не надо про мою совесть! Ты уже залезла в мою совесть! Я возмущаюсь, негодую, что Гитлер уничтожал евреев в газовых камерах, а я сам помог сжечь десятки тысяч невинных японцев. Пусть невольно, но помог. Я, я помог! Я даже тебе не все сказал, не всю правду. Мы со Сцилардом обсуждали возможность такой ситуации, какая и случилась. Но мы боялись поставить этот вопрос перед Рузвельтом. Он ведь не очень хотел начинать делать бомбу, после