Малоимущие пациенты венской поликлиники
Райх принимает в поликлинике любого «человека с улицы», что соответствует самой цели ее создания. Страдания, о которых свидетельствуют его пациенты, тесно связаны с их ужасными социальными условиями. В отличие от поликлиники в Берлине, откуда, как подчеркивает ее председатель и главный спонсор Макс Эйтингтон, «по-настоящему пролетарские элементы полностью исчезли», больные в Вене – это представители рабочего класса. Райх отмечает: «В приемные часы яблоку негде было упасть. Приходили рабочие промышленных предприятий, мелкие служащие, надомники, студенты и крестьяне» [115]. Именно им Райх через какое-то время начнет посвящать свои основные исследования и на них тратить большую часть времени. Его практика «рождает множество соображений и наблюдений за неврозами малоимущих», которые станут предметом его первой книги Импульсивный характер (1925). Райх описывает тех, кто может, согнувшись под бременем нищеты, докатиться и до преступности: «Вследствие материальной нужды моральные препятствия были сломаны настолько, что импульсы преступлений и извращений толкали к соответствующим поступкам» [116]. Критикуя науку своего времени, Райх собирался показать, что больные, которых тогдашняя психиатрия числила «психопатами» или «асоциальными дегенератами», жертвами «морального нездоровья», единственной причиной которого является наследственность, в действительности имели все социальные и психологические причины быть теми, кем они были. Несколькими годами ранее Райх написал первую монографию об этих «трудных» пациентах, которые не были известны в среде частной практики. С метапсихологической точки зрения, недостаток торможения, от которого они страдали, в действительности свидетельствует о специфическом положении их я в его отношении к инстанции, призванной им управлять, то есть к сверх-я. Он представил эту монографию Фрейду, который ответил письмом, говорившем о его полном одобрении. Исследование наблюдавшихся Райхом случаев, в которых, казалось, проявляются «дефекты» структуры я, по мнению Фрейда, не могло не иметь громадного значения для психоаналитического исследования в целом. Представлялось вполне возможным, что «мне удалось доказать существование тех же механизмов связи между „Я“ и „сверх-Я“, которые прежде были доказаны в применении к „Я“ и „Оно“» [117].
Райх собирался именно что подробно изучить и уточнить эти механизмы. Формирование идеала я и возможность амбивалентности субъекта зависели от удовлетворения его влечений, каковое обусловливается установкой воспитателя, с которой он сталкивался в детстве. Пациенты Райха, представители обездоленных слоев общества, рассказывали о мучительном детстве и «воспитании». Они росли в нищете и промискуитете, росли так, как это у них получалось. Предоставленные самим себе и слишком часто становившиеся жертвами домогательств со стороны взрослых, эти дети не знали пользы запрета, который должен был защитить их от насилия. Однако рано или поздно запрет им всё же встречался – в форме социального или даже юридического подавления (например, в те времена бродяжничество каралось законом). И тогда этот запрет проявлялся в своей грубой форме: ребенок или подросток сталкивались с ним в лоб, но не понимали его. Как же тогда принять этот запрет и как усвоить закон? Иными словами, формирование импульсивного характера зависело от особой воспитательной среды: «С самого начала ясно, что среда, для которой характерно недостаточное торможение влечений, с одной стороны, производит у ребенка ущербные формы идеала я, а с другой – применяет отказ более жестокий, чем необходимо. Таким образом, мы приходим к обостренной, резко выраженной амбивалентности импульсивного характера, который мог бы с полным правом указать на то, что ничего другого он не выучил» [118]. С точки зрения Райха, психические болезни, поражавшие его пациентов, были безусловно связаны с их отчаянными социальными обстоятельствами, то есть одно неизменно смешивалось с другим. С одной стороны, психическая структура его пациентов, сформированная жесткими социальными ограничениями, познанными ими в детстве, неизменно заставляла их принимать импульсивные решения; с другой стороны, и в то же самое время, их плачевное социальное положение, которое они стали занимать, когда выросли, было пропитано подавлением, тождественным тому, что они познали в детстве, и оно снова обрекало их на те же решения. Такое положение связывало их по рукам и ногам, но ничего другого они никогда и не знали, оно было для них как нельзя более привычным. Оно подкрепляло элементы детской травмы, способствуя их воспроизводству. Петля замыкалась, превращаясь в порочный круг.
Тезис Райха продемонстрировал несколько моментов, ключевых не только для психоанализа как дисциплины, но и для психиатрии. Аргумент, утверждающий, что анализ таких случаев, которые ошибочно называли «нарциссическими», невозможен, развалился, более того, стало ясно, что клиника неотделима от политических и социальных задач. Как отмечает Райх, «ни у психиатров, ни среди психоаналитиков не было принято интересоваться социальной ситуацией, в которой находились больные. О существовании бедности и нужды знали, но это как бы не относилось к делу. В поликлинике с этим пришлось непрерывно сталкиваться» [119]. Райх собирался потребовать признания главенствующей роли материальных и социальных условий в болезнях его пациентов-бедняков. Расстройства импульсивного характера прежде всего и в основном объясняются, с его точки зрения, прошлым и актуальным положением этих людей. Именно это положение определяет «невозможную жизнь» тех, кого называли «маргиналами», чье поведение психиатрия считала относящимся к рубрике «морального нездоровья» [120].
Фрагмент анализа Райхом одной рабочей
Перечитаем один из фрагментов анализа Райха, чтобы представить в конкретном виде выдвинутые им идеи. В нем представлен один из тех тяжелых и острых случаев, с которыми он ежедневно имел дело, сложности, с которыми он сталкивался, и решения, которые он придумывал, стремясь преодолеть классическую, унаследованную им концепцию психоаналитической теории и техники: «Однажды в амбулаторию пришла молодая красивая работница с двумя мальчиками и совсем маленьким ребенком. Она не могла говорить. Такой симптом называется „истерической немотой“. Она написала на листке бумаги, что несколько дней назад внезапно потеряла дар речи. Анализ был