Этот случай, в котором, актуальная нищета неразрывно связана с психическими симптомами, говорит сам за себя. Но это еще не всё. Действительно, исследование детской истории пациентки доказало воздействие бедственного в социальном смысле положения на психическое страдание, актуальный симптом которого, а именно спазм горла, скрывал в себе бессознательный след. Рано лишившись родителей, пациентка воспитывалась чужими людьми; они жили вшестером в одной комнате, и, как уточняет Райх, она, должно быть, перенесла домогательства со стороны некоторых взрослых. С самого детства ее мучило жгучее желание иметь мать-защитницу, отражавшееся в ее фантазиях, в которых она превращалась в ребенка, спокойно посасывающего материнскую грудь. Теперь же, когда она стала матерью, она понимала, что ее дети находятся в ситуации, похожей на ту, в которой она сама провела детство. Ей нечем было их кормить, что было для нее невыносимым. Спазм горла как симптом был не только обусловлен актуальным страхом полицейского преследования, но и связан со всей трагической историей пациентки, с ранней утратой матери и последовавшими рисками, неизбежными в ее ужасных социальных условиях и в промискуитете. Весь этот комплекс разжигал в ней желание фигуры матери, которая могла бы защитить ее и накормить, вплоть до ее регрессивного компенсаторного фантазма, который она себе создала. В актуальном неврозе симптом спазма черпал энергию в нищете пациентки, столкнувшейся с собственной неспособностью накормить своих детей. Ее страх полиции и наказания точно сопрягался с ранней детской историей – психоневротической исторей, которая поддавалась анализу. Райх формулирует четкий клинический вывод: «ее горло всегда было местом удушающей тревоги и в то же время ее желаний». Однако этот психоневроз сам соотносился с крайней нуждой, в которой выросла молодая женщина, и его специфика еще больше осложняла аналитический доступ к нему, поскольку всё в актуальном состоянии пациентки способствовало трагическому воспроизведению его психических и материальных координат. Райх несколько раз посещает пациентку в пригороде Вены, где она жила, и отмечает: «Не было ничего, что хоть как-то просветляло бы эту жизнь, ничего, кроме нищеты, одиночества, соседских сплетен, забот о хлебе насущном и к тому же преступных придирок домовладельца и работодателя. Трудоспособность пациентки была исчерпана тяжелейшим душевным расстройством. Десятичасовая ежедневная работа приносила два шиллинга. Следовательно, ей приходилось с тремя детьми жить на 60–80 шиллингов в месяц! Но самое странное заключалось в том, что женщина выживала на эти средства! Я так никогда и не смог узнать, как ей это удавалось» [122].
Понимание социальных бед как фактора неврозов и повода для новых терапевтических действий
Бедные и одинокие матери, девушки, становящиеся жертвами сексуального домогательства, обусловленного теснотой жилища, безработные рабочие на грани самоубийства – как можно не заметить влияние социального положения на невроз? Как не учесть его воздействие на психическую жизнь? Райх в негодовании. Он возмущается слепотой, самообманом и заблуждениями коллег – неужели именно в детском опыте надо искать причину сексуального торможения у пары, если известно, что она живет в одной комнате с несколькими детьми? Всё это подводит его к размышлениям над классовым различием в выражении невроза. Если у состоятельных пациентов симптомы, связанные с «навязчивыми действиями», «истерическими сумеречными состояниями» и «фантазиями на темы убийства» или даже «импульсами к этим действиям», представляются относительно безобидными, то у малоимущих пациентов они приобретают «опасные черты». Социальное принуждение оказывает воздействие на двух уровнях. С одной стороны, прозябание и экономическая нужда, в которой живет субъект, ослабляют сверх-я и обусловленное им торможение, что подвергает его серьезнейшим опасностям. С другой стороны, «неврозы рабочего класса» не располагают культурным материалом, позволяющим пойти по пути сублимации. По этим причинам психическое прозябание и материальное обычно смешиваются у субъекта друг с другом. «Неврозам трудящихся не хватает только утонченности, прививаемой культурой»: действительно, «обеспеченный гражданин переносит это заболевание с достоинством, да и в материальном отношении он с ним как-то справляется. Если же речь идет о человеке труда, то у него невроз проявляется как трагический гротеск, что он собой в действительности и представляет» [123].
Вскоре Райх начинает замечать «резкое» различие между частной клиентурой и клиентами больницы. После «двух лет работы» в клинике ему «стало ясно, что для общества индивидуальная психотерапия имеет очень ограниченные возможности» [124]. Но классическая техника, по своему типу напоминающая археологические раскопки и предполагающая длительный анализ, не подходит для изучаемых Райхом случаев вовсе не по причине «психиатрических расстройств» или «врожденного дефекта интеллекта». Эти субъекты не обладают иной психической природой, которая бы отличалась от природы «невротиков», единственное, чем они отличаются – так это совершенно убогими социальными условиями. Если техника терпит неудачу, винить в этом следует не субъекта, но, скорее, терапевта, который намеревается применить ее к тому, кого он не знает. Тот факт, что она «не работает», доказывает не наличие «наследственного изъяна» у «неанализируемого субъекта», но социальную асимметрию, в которой субъект из рабочего класса оказывается по отношению к субъекту из класса состоятельного. Субъект из рабочего класса застревает в гораздо более остром психическом состоянии, будучи связан социальным принуждением, что заставляет аналитика искать и находить новые пути. Зло, которое поражает этих невротиков, требует вывернуть ситуацию наизнанку. И именно по этой причине Райх в своей теории настаивает на концепции актуального невроза и на его лечении. Именно потому что социальные условия обездоленных делают их в настоящий момент больными, для аналитика намечается клинический путь нового вмешательства. Таким образом, невроз является актуальным в том смысле, что обычно он неразрывно связан с наличной социальной и психической ситуацией пациента, тогда как последняя, если только анализ удается продлить в достаточной мере, оказывается тесно связанной с его детской историей. Говоря конкретно, разбираясь с такими явлениями, связанными с социальным бедственным положением, как аборты, преступность, контрацепция, воспитание, а также интерпретируя их с точки зрения сексуальной