Интернациональные бригады в Испании
Прибытие Мари Лангер в Испанию – событие для нее радостное: «Нигде ни раньше, ни позже я не видела такого веселого города, наполненного музыкой и воодушевлением, такого же счастливого, каким тогда была Барселона. ⟨…⟩ Казалось, вся Rambla вышла на праздник» [217]. Народ отмечает свою победу, все жители охвачены революционным пылом, который приводит их в движение. Описания Лангер сходятся с рассказом Оруэлла, который также говорит об улицах, заполненных красными и черными флагами, и подчеркивает восторг и вовлеченность освобожденного населения, гордого тем, что смогло обрести свое достоинство. Франсуа Тоскейес, каталонской психоаналитик и революционер, входящий в POUM (ПОУМ, Рабочую партию марксистского единства), – к которому мы вернемся в следующей главе, – также отметит сходство между Барселоной этого периода и Красной Веной времен ее революционного бурления.
Ангажированность Лангер обретает в Каталонии новое дыхание. Она говорит, что здесь она, как женщина, чувствует себя абсолютно на своем месте. Она констатирует, что «в испанском левом движении женщинам отведено очень большое место», поскольку они «участвуют в принятии решений». Она встречает Долорес Ибаррури – Passionaria – «наиболее авторитетную женщину в испанской коммунистической партии», а также важную фигуру анархистской партии Федерику Монтсени [218]. В Арагоне, на фронте, Лангер буквально загипнотизирована политической атмосферой. Территорию в этот момент удерживают анархисты. Когда она приезжает в деревни, она встречает там тот же энтузиазм, то же счастье и ту же щедрость, что и в Барселоне, и всё это в такой степени, что сам это опыт кажется ей «нереальным». Царящая повсюду политическая эйфория, опыт равенства мужчин и женщин, невиданное практическое упразднение капитализма и возможность открыто высказывать свои политические убеждения – всё это оставит отпечаток на ее жизни. В годы герильи Лангер со своим мужем и другими коллегами многое узнает о военной хирургии. Ее небольшая группа проводит сложные операции для раненых фронтовиков. В госпитале в Мурсии, где она работает, царит интернационалистическая атмосфера: здесь «два североамериканских хирурга, отец и сын, главная медсестра – голландка, руководитель больницы – болгарин, и много других» [219]. Общаются в бригадах на французском языке.
Вместе с мужем Лангер пробует собрать в Париже деньги на дефицитный ортопедический материал, поскольку у них не хватает средств для производства удобных протезов для инвалидов. Однако испанским подпольщикам, перешедшим через Пиренеи, не так-то просто найти деньги, тем более что из Франции испанская ситуация видится совершенно безнадежной. Французский Народный фронт, как и Англия, придерживаются договора о «невмешательстве». Ожидая новостей от своего контактного лица в Париже, пара скрывается в Ницце, где Мари Лангер переживет худший в своей жизни период: она теряет ребенка, недоношенную девочку, и погружается в депрессию. В 1938 году новость об аншлюсе, закрывающем всякую возможность вернуться в Вену и приближающем Европу к войне, вынуждает их с мужем эмигрировать сначала в Уругвай, а в 1942 году – в Аргентину. Именно там Лангер найдет наконец пристанище и вернется к психоанализу: с 1942 года она участвует в основании Аргентинской психоаналитической ассоциации (АПА), связанной с Международной психоаналитической ассоциацией под председательством Джонса, но для этого ей придется притушить свой политический активизм.
О самоцензуре, необходимой в психоаналитической ассоциации
Прибыв в Аргентину, Лангер должна начать жизнь заново, и ей приходится всё доказывать. Политическая ситуация неблагоприятна. В 1946–1955 годах у власти стоит Хуан Перон, поэтому радикальный левый активизм невозможен. Следует сидеть «спокойно и не рыпаться, чтобы не создать опасности для молодой АПА». Обжегшись на своем опыте в Венском психоаналитическом обществе, теперь Лангер заставляет себя отделять деятельность в роли аналитика от связей с левым движением. «Многие десятилетия» она направляет свою «преданность» и «верность не на политику, а на институционально-аналитический „активизм“» [220]. Она вкладывается в АПА и много пишет, в частности работу Материнство и пол (Maternidad y sexo). Эта постоянно переписываемая книга несет на себе шрамы, оставшиеся от компромиссов, связанных с ее отказом от политической деятельности. Лангер вынуждена приспособить в ней свои убеждения к новой ситуации и даже предать их. После первого издания и перед вторым издатель попросил ее, например, убрать пассажи, где формулируется марксистская точка зрения, что она соглашается сделать, подвергая себя, по ее собственным словам, «самоцензуре». Этот весьма специфический контекст объясняет также и ее теоретическую позицию по отношению к «биологизаторскому кляйнианству», которое заключалось в натурализации положения женщины. Действительно, Лангер признает, что фрейдовский фаллоцентризм не удовлетворяет ее и мешает ей «взаимодействовать с пациентами»; подход Кляйн, хотя он и не является феминистским или революционным, кажется по крайней мере тем, что позволяет отдать должное специфике женской психологии [221]. Кроме того, АПА в целом придерживается кляйнианского направления, что приводит к определенным догматическим следствиям [222]. Эмиграция и неуверенность в завтрашнем дне, ею порожденная, делают Лангер особенно зависимой от Ассоциации. Женщина, эмигрантка, мать четырех детей, она должна «молчать», чтобы выжить: «Я приехала в Аргентину с незавершенным образованием и практически без гроша. Пока я не смогла подтвердить свой диплом, что случилось намного позже моего прибытия в Буэнос-Айрес, мне не раз приходилось отмалчиваться. ⟨…⟩ Хотела бы я однажды рассказать про следствия эмиграции, ведь я была гражданкой второго сорта» [223].
Также, как она сама признается, бывает, что она со своими пациентами и особенно пациентками переходит к ретроградным интерпретациям. Лангер пытается в ту пору заменить свой политический пыл чистотой аналитического активизма, уступая идеологии – которую она, не колеблясь, называет, ссылаясь на текст Фрейда, истинным Weltanschauung, типичным для аналитических организаций, – пока не сможет, добившись социальной стабильности, вернуться в какой-то мере к своей «боевитости».
Политическое пробуждение
Первый признак возвращения Мари Лангер к связке клиники и политики можно увидеть в ее книге Групповая психотерапия (Psicotérapia de grupo), написанной в 1956 году вместе с двумя другими психоаналитиками и врачами, Эмилио Родриге и Леоном Гринбергом. Авторы, основывающиеся на понимании контрпереноса как решающего аналитического инструмента, переориентируют кляйнианство на групповую терапию; последняя позволяет применять психоанализ к обездоленным классам, особенно в больницах, что соответствует пожеланию Фрейда создать психоанализ, доступный для максимального количества людей. Однако Лангер придется прождать более десятилетия, прежде чем она сможет открыто отказаться от предрассудков, которым она сама следовала