В это время воцаряется антисемитизм. В университете Лангер становится свидетелем нападок на студентов-евреев, совершаемых прямо на глазах у полиции, которая предпочитает смотреть на них сквозь пальцы. Посетив один из митингов Гитлера, Лангер решает вступить в подпольную коммунистическую партию. Революционный взгляд на вещи становится для нее самоочевидным. Также эта ангажированность позволяет ей сопрячь друг с другом две формы борьбы: с насилием, обусловленным социальной женской долей, и против той судьбы, на которую обречены евреи. Рождение в буржуазной семье при правлении императора не избавило ее от этой двойной участи: «Хотя мы и были богаты, я всегда помнила о двух своих недостатках: о том, что я и еврейка, и женщина. К ним впоследствии добавился третий недостаток – развод. По этой причине присоединение к левым представлялось мне единственным логичным решением: я была уверена, что коммунизм покончит с этой маргинализацией» [208].
Медицина в этот период в значительной степени «обобществляется», и студенты, только-только выпущенные из университета, должны отработать по два года в больнице, упражняясь в разных специализациях. Лангер выбирает психиатрию и начинает проходить анализ у Рихарда Штербы, первого оплачиваемого работника Венского психоаналитического общества. Но в стране, которая отныне под пятой фашистов, где антисемитизм становится официальной политикой, некатолические врачи практически не допускаются до официальных постов. Лангер принимает поэтому решение продолжить психоаналитическое обучение, пройти так называемый дидактический курс и стать аналитиком. Так она встречает Анну Фрейд, а в начале 1930-х вступает в Венское психоаналитическое общество, где пока еще заметен некоторый энтузиазм. Несмотря на осуществляющийся как раз в это время поворот Фрейда – который, вероятно, пока еще не всем ясен, – Лангер и другим венским аналитикам представляется самоочевидным то, что психоанализ обладает своей особой ролью в политическом пространстве: «…в Вене все признавали, что психоанализ должен применяться к системе образования и воспитания, а также к разработке законов и в реформе тюремной системы» [209]. В рамках этой организации Лангер продолжает свое образование и прочитывает весь корпус работ Фрейда, не отказываясь при этом от своего политического активизма. В эту эпоху для молодых аналитиков, воспитанных в Вене, не существует никакого противоречия между Фрейдом и Марксом.
Грета Штерн. Мари Лангер, 1938 год
О невозможном нейтралитете
После ареста Мари Лангер за принадлежность к группе врачей, которая активно выступала за мир и включала в себя также ее будущего второго мужа, Макса Лангера, она понимает, что старшее поколение венских аналитиков навязывает ей невозможный выбор между психоанализом и активизмом. Эдвард Бибринг, выдающийся член Венского психоаналитического общества, узнал о ее аресте от одной из своих пациенток, которая была коллегой и подругой Лангер. Возмущенный активистской деятельностью Мари Лангер, он, невзирая на тайну психоаналитического сеанса, предлагает своим коллегам по обществу ее исключить. Благодаря вмешательству Штербы Мари Лангер с трудом избегает этого наказания, но председатель общества Пауль Федерн всё равно делает ей выговор [210].
В действительности новое правило «политического воздержания» на практике оказывается не имеющим ничего общего с публично исповедуемым политическим нейтралитетом. Оно заводит всех членов психоаналитического общества в серьезные конфликты и неразрешимые противоречия. Федерн, сыгравший в указанном эпизоде роль авторитарного отца, известен своими социалистическими взглядами, причем один из его сыновей оказывается в опасности из-за принадлежности к троцкистским кругам – гестапо арестовало его в 1938 году, а потом отправило в Бухенвальд. Даже если не брать молодое поколение, большинство видных представителей Общества также вынуждены столкнуться с невозможным выбором, тем более что они были основными фигурантами фрейдовского психоанализа 1920-х: именно они создали его институты, и в большинстве крупных столиц Западной и Восточной Европы психоанализ как дисциплина обрел неожиданно важную роль исключительно благодаря их политической деятельности, которая велась во имя социального прогресса. Поэтому «отступление» Фрейда, а также его теоретический пессимизм и новая «прагматика», требовавшая «приспособить» психоанализ ради его «спасения», оказываются для них на практике невозможными.
Свидетельство Лангер представляется в этом плане крайне ценным. Аналитикам Венского психоаналитического общества запретили не только заниматься политической деятельностью, теперь признанной нелегальной (поскольку отныне запрещены все оппозиционные партии), но и, что еще серьезнее, начинать или продолжать курс лечения пациентов, занятых политической деятельностью. Лангер подчеркивает не только «идеологический», но также и «этический конфликт», возникающий из идеологического вследствие нарушения правил терапии. В действительности многие аналитики вели серьезно больных пациентов, и остановить их терапию было по очевидным причинам невозможно. Что касается самого пациента, если ему не разрешается говорить о своей политической деятельности, это противоречит правилу свободных ассоциаций [211]. Таким образом, у психоаналитика было только три возможности, одинаково тупиковых, с точки зрения Лангер: «прервать лечение, запретить пациенту заниматься политической деятельностью или же условиться, заключив молчаливый договор, что пациент эту деятельность продолжит, не обсуждать прямо этот вопрос» [212].
После ареста и инцидента с Бибрингом Лангер начинает говорить о своем страхе. Значительную часть страны охватила настоящая паранойя. Повсюду орудует тайная полиция, в том числе в среде психоаналитиков, и еще больше в активистских кругах, где Лангер продолжает бывать и даже занимается координацией. Мы уже отмечали, что незадолго до этого в Германии гестапо допрашивало Эдит Якобсон, подозреваемую в сговоре с социал-демократами. Мы подчеркнули, что этот весьма значимый факт должен был привести к приостановке всякой психоаналитической деятельности в стране, но на самом деле он заставит, несколько парадоксальным образом, Джонса (с одобрения Фрейда) внедрить в клиническую практику правило «политического воздержания» – само это название, скорее, вводит в заблуждение. Общая ориентация на «спасение», лишь одним из аспектов которой является нейтралитет, навязанный в той или иной мере аналитикам, комментируется Мари Лангер следующим образом: «Чтобы спасти ценности психоанализа, атаковали саму суть этих ценностей» [213]. Это неразрешимое противоречие затянет в свою пучину большинство крупных фрейдистов. Столкнувшись с тем, что Лангер называет «политической близорукостью» Фрейда, ведущие представители движения вынуждены занять ту или иную позицию: некоторые, подобно Джонсу, соглашаются с этой политикой, чтобы довести ее потом до конца, другие же решительно от нее открещиваются.
Что же до самой Мари Лангер, она не отправляется на празднование восьмидесятилетия Фрейда и, договорившись со Штербой о прекращении своего анализа, принимает вместе с мужем решение присоединиться летом 1936 года к интернациональным бригадам в Испании [214]. Перед опасностью крушения цивилизации, погружающейся в фашистские потемки, было, по ее словам, «нелепостью сдаться без боя»: «нельзя созерцать