В лагере Сет-Фон Тоскейес создает психиатрическое отделение: «В этом отделении всё тоже было комично. Там опять же были политические активисты, художники, гитаристы… И только один психиатрический санитар; все остальные были обычными людьми. И это созданное мной отделение оказалось весьма эффективным. Я считаю, что это одно из тех мест, где я занимался очень хорошей психиатрией, – в этом концентрационном лагере, в грязи. Это было просто замечательно. С другой стороны, ею пользовались, чтобы сорганизовать побег… такие вот дела. Часто забывают о том, что испанские республиканцы, сбежавшие из лагерей, стали костяком Сопротивления на всём юго-востоке Франции» [258].
Тоскейес знает, о чем говорит: 6 января 1940 года он поступает на работу в психиатрическую больницу Сент-Альбана в Лозере, из которой сделает центр сопротивления. Его нанимают в качестве помощника санитара, но он тут же впрягается в преобразование всего заведения, устаревшего к тому времени и находящегося в плачевном состоянии. Сент-Альбан – маленькая изолированная деревня. Больных, за которыми следят малообразованные священники, держат в стенах больницы, расположенной в самом центре деревни. Однако война переворачивает эту привычную сегрегацию, создавая для Тоскейса возможность ее подорвать. Когда условия становятся как никогда шаткими, нужда начинает диктовать свои правила – если позволить больным свободно выходить из больницы, они смогут оказывать местным крестьянам кое-какие услуги и что-то получать взамен. В других местах психические больные обречены на смерть от серьезнейшего недоедания – во время Оккупации и режима Виши более половины госпитализированных пациентов умерли от голода. Это настоящая гекатомба [259]. Однако в Сент-Альбане больным удается избежать этой печальной участи, и всё благодаря борьбе за выживание, которая там ведется. Тоскейес подчеркивает ее политические следствия: «Больные, санитарки и даже эконом или врачи – все они боролись с голодом, покидали госпиталь, ходили к крестьянам за маслом и репой, в обмен на кое-какую работу. Мы смогли связать больных с внешним пространством, не для того чтобы воевать, но чтобы торговать на черном рынке. Мы организовали выставки грибов, чтобы учить их собирать. А поскольку туберкулезным больным выдавали продовольственные карточки, мы изобрели туберкулезное отделение. Когда у кого-то начинались голодные отеки, у него тут же находили туберкулез. Существует вся эта связь вещей, объясняющая, что в конечном счете война приходит в самый подходящий момент… и то же самое можно сказать о Сопротивлении» [260].
Беженцы и эмигранты-подпольщики, в том числе и известные, прибывают в Сент-Альбан: Тцара, Элюар, Кангилем, Жак Матарассо, Мишель Бардаш – все они находят там убежище. С июня 1942 года Элюар руководит издательством Minuit – и Сент-Альбан оказывается платформой для значительной части публикаций, печатаемых в Сен-Флуре. Коммунист Люсьен Боннафе назначается в 1943 году главврачом. После войны сюда же приедет учится Франц Фанон [261]. Таким образом, в самые тяжелые годы петенизма и нацистской оккупации психоанализ, марксизм и поэзия сходятся в этом месте друг с другом. На собраниях тайного общества – Жеводанского общества – организуется тесная общинная жизнь. Как отмечают Даниэль Сивадон, Жан-Клод Поллак и Франсуа Пен, психоаналитики, которые впоследствии работали в Ла Борд, «когда ночью ждали посетителя или оружие, сбрасываемое на парашюте, когда занимались уходом за ранеными или же готовили подпольные издания, эти встречи приводили весь мир лечебницы в движение, меняли его, и уже в ту пору были направлены на „исцеление жизни“. Это было Жеводанское общество, по имени знаменитого зверя, которого никто не может поймать» [262]. Больные знали, что на третьем этаже замка прятались участники Сопротивления. Мать-настоятельница – тоже сообщница Тоскейеса, и говорили даже, что «маки Жеводана прятали под ее монументальной кроватью оружие»! [263]
В Сент-Альбане революционная организация затрагивает, естественно, все социальные отношения и в первую очередь отношения с больными. Раскрытие больницы во внешнее пространство влечет радикальное преобразование внутреннего режима работы учреждения, позволяя сделать из него «институт» [264]. Задача – в изменении привычных форм сегрегации, в борьбе с насилием и презрительным отношением к пациентам. Для этого Тоскейес создает «клуб», «самоуправляющуюся систему, если пользоваться этой терминологией. В нем люди упражняются в самоуправлении, в самой этой практике». Клуб, формально являющийся канцелярией редколлегии журнала Trait-d’union, в действительности представляет собой «место для самой важной в больнице коллективной психотерапии». Диспозитив клуба является трансверсальным, поскольку медперсонал объединяется в нем с пациентами, и именно клуб занят повседневной коллективной организацией института, создавая удивительный аппарат подрыва правил, насаждаемых буржуазным контрактуалистским государством. Но также это эффективный и вполне конкретный оператор психической и институциональной медицинской помощи; он не должен ограничиваться какой-то частной деятельностью, но должен, напротив, охватывать всю больницу в целом, все ее пространства и функции. В этом Сент-Альбан вдохновляется знаменитыми коммунами comarcas, созданными во время каталонской революции. Весь этот революционный опыт будет подхвачен Жаном Ури и Феликсом Гваттари, которые при основании клиники Ла Борд в 1953 году попытаются извлечь из него максимальное число следствий. «Нет никакого смысла находиться в Ла Борд, если ничего не знаешь о ПОУМ» [265], – всегда говорил Ури, указывая на преемственность с опытом испанской коммуны. До самого конца жизни Ури будет считать себя «поумистом» [266]. Следствия этого радикального подхода для психоанализа вскоре будут углублены и по-новому проблематизированы, особенно в Ла Борд.
Послевоенный контекст во Франции и основание клиники Ла Борд
В послевоенной Франции клиника не считается чем-то внешним для политических вопросов, которые в 1945–1970 годах всегда волновали значительную часть французской психиатрической и психоаналитической среды. И если во многих странах психоанализ вынужден адаптироваться ценой вытеснения своего политического измерения – здесь достаточно вспомнить о злоключениях Мари Лангер в Южной Америке или же о судьбе психоанализа в США после бегства туда венских аналитиков [267], – то во Франции развивается опыт ангажированного психоанализа, унаследованный от Красной Вены. Действительно, для политизированных психиатров и психоаналитиков, часто марксистов, которые принимали участие в Сопротивлении, бывали в Сент-Альбане и других