Брат поманил меня. Я приблизил ухо к его рту.
— Неверных женщин прощают, а? — тихо спросил он.
— Женщины — это не то, что следовало бы воспринимать слишком уж всерьёз.
— И вновь пришла беда большая, и стыд, и горе детских лет: ты, обожаемая, злая, мне гордо отвечаешь: «Нет!» Но всё проходит в жизни зыбкой. Пройдет любовь, пройдет тоска, и вспомню я тебя с улыбкой, как вспоминаю индюка [104].
— Ты оживаешь, брат… Я рад. Вот только…
— Как там Соломаха?
— О Соломахе душа моя болит…
Я оборвал себя на полуслове, не зная, как рассказать Тимуру обо всём.
Поддержка явилась внезапно в лице моего коллеги из Кременчуга, который явился с аппетитно пахнущими пакетами в руках. Тимур скривился:
— «Вкусно и точка» — веяние времени, хоть, по сути, тот же фастфуд.
— Не смог придумать ничего лучшего. Порой душа просит чего-то такого, — проговорил мой жизнерадостный коллега.
Выздоравливающие бойцы на соседних койках согласно закивали, заулыбались. По кругу пошла принесённая коллегой фляжка вискаря.
— О Соломахе ваша душа болеть не должна, — продолжал коллега. — Да, он был ранен, но сумел уйти от Шумера и вернуться к своим. Лечился, а потом… Что, милый? Ты угадал, брат. Мне удалось пронести через кардон две бутылки. Гоар Аванесовна, можно вас попросить…
Оживление коллеги передалось Тимуру. От крепкого напитка он отказался. Но его волновал Соломаха.
— Он меня спас, а я его нет. Не спас.
— Таких, как он, не спасают, — рассмеялся коллега. — Такие, как он, спасаются сами.
— Его убьют!.. Шумер его убьёт!
— После ранения Соломаха какое-то время провёл в госпитале, — проговорил я. — А потом он исчез. Его канал в Телеграм замолчал.
— Он пропал, когда кресты на куполах Киево-Печёрской лавры почернели, — проговорил коллега.
— Что это значит? Почему почернели кресты? — вскинулся Тимур. — Куда делся Назар? Его плохо лечили? Он умер?
На щеках Тимура зажегся лихорадочный румянец. Женщины так же заволновались. Особенно мать Тима, всегда казавшаяся мне слишком авторитарной.
— С Назаром всё хорошо, — быстро проговорил коллега. — Как говорят наши татары, не было бы счастья да несчастье помогло.
При этих словах Гоар Аванесовна недвусмысленно покосилась на Марго. Я промолчал, потому что знал уже наверняка: трафик, организованный Уолли Крисуэлом через Каценеленбогена, Шумер замкнул на себя и через «серую зону» отправлял товар обратно в части противника, расположенные на соседнем участке ЛБС. Наваривал он неплохо, но все средства тратил на оснащение собственной части, в том числе и на беспилотники. Нечистая схема, но туман войны покрывает многое. Покрыл он и это. Дело прикрыли ещё и потому, что за Шумера кто-то заступился. Одно высокопоставленное лицо назвало его поведение «правоохранительным сознанием». Во внимание были приняты и большие потери, понесённые подразделением Шумера в марте 2023 года, и участие его в штурме Мариуполя весной 2022-го.
Украдкой рассматривая бледное лицо брата, я думал о том, как рассказать ему о гибели Плясуна и Апостола. Я разглядывал и ребят. В шестиместной палате ни одной свободной койки. Ребята все молодые, не старше тридцати пяти лет. Все с очень взрослыми лицами, с глубокими, как у хорошо поживших стариков, глазами. Между рядами коек суетится мой сын. Его быстрый лепет контрастирует с низким, медленным контральто моей матери. Марго сидит на койке Тимура рядом с его мамой. Они выглядят как ровесницы, но я почему-то больше не испытываю обиды за свою, покинутую отцом ради другой, более привлекательной женщины, мать. Чёрт! Как странен этот мир, где всё так перепутано. Мне надо на воздух.
* * *
Я иду длинными коридорами госпиталя, прочь от запаха дезсредств и непростых вопросов Тимура. Пусть женщины отвечают на его вопросы. Отвечать на вопросы больных — это женское дело. Я выхожу на госпитальный двор, под прозрачное осеннее небо. Ещё пара сотен метров, и я оказываюсь за оградой. Коллега нагоняет меня на парковке. Мы едем мимо чьих-то дач, выкатываемся на улицы Красногорска, похожие на ущелья. Коллега водит лихо, и мы летим по Волоколамскому шоссе, обгоняя всех и вся. Москва словно расступается перед нами. На всех светофорах только зелёный сигнал. Через несколько минут, у Белорусского вокзала, коллега сворачивает направо. Мы петляем в лабиринте между Тверской-Ямской и Красной Пресней. Коллега ловко паркуется. Парковка для него бесплатна, потому что он живёт в этом районе, а я испытываю традиционное раздражение москвича, обретающегося в окраинном спальном районе к приезжему, живущему на одной из центральных улиц. На противоположной стороне улицы кафе довольно интимного вида.
— Выпьем? — спрашивает коллега.
— Есть повод! — отвечаю я.
Через несколько минут мы уже сидим за столиком у витринного окна. Наблюдаем вереницу курьеров-роботов с мигающими маячками и вечно спешащими московскими прохожими. Чернявая официантка разливает в наши бокалы вино. По московской традиции пьянку начинаем с Prоsecсo. Закуска тоже традиционная: хачапури и шашлык.
— За здоровье Тимура! Он настоящий герой, в отличие от этих вот…
Коллега кивает куда-то в сторону. Я потихоньку оборачиваюсь, а потом переставляю ведёрко со льдом. В боку посудины отражается часть кафе с компанией за соседним столиком.
— Ничего особенного, — говорю я. — Люди с отрицательной идентичностью такая же примета нашего времени, как раненые бойцы в госпитале Вишневского, как курьеры с рюкзаками на велосипедах, как…
— …если вдуматься, теория солнцеполитики довольно стройна. Она придумана лично мной в 1995 году. Тогда многие надо мной смеялись, а сейчас она находит себе всё больше подтверждений. Вы знакомы с принципом пяти выше? Нет? Не слышали? Я вам скажу. Всего пять принципов. Справедливость выше закона — это первое. Общее выше частного — это второе. Духовное выше материального — это третье. Служение выше владения — это четвёртое. И, наконец, власть выше собственности. Такая премудрость постигается поэтапно. Пока вам следует сосредоточиться на первых двух пунктах.
Старик говорит негромко, но внятно, чётко произнося каждый звук.
— Власть выше денег! Мне это нравится! — произносит Аззабузза Ерик Жюниор.
— А мне по душе справедливость, которая выше закона! — откликается анархист Леонард Кавказский.
Этот ёрзает на своём стуле. Время обеденное, и ему, наверное, пора возвращаться в офис, где он визирует какие-нибудь договора купли-продажи.
— Господа! Предлагаю тост за нашего гуру! — восклицает не знакомый мне субъект в дорогом костюме, слишком броском и шикарном для такого народного заведения. — Пётр