– В тайге всяко бывает, слыс какое дело, – вступил в разговор Санька Мохов. – Мы с соседом Вовкой Потапенко в прослом годе три дня гудели. Утром он надел горбовик [33], бутерброды взял, четуску [34]… Я, говорит, за брусникой. И всё.
Над зимовьём гулко треснул гром. Бах-бах! Ба-ах! Пламя свечи на столике испуганно заметалось…
Мы ждали продолжения рассказа, но Санька молчал. Он поднялся с нар, зевнул, хрустнув скулами, прикурил сигарету и подсел к печке.
– А дальше-то что было? – недоуменно спросил Макс.
– Когда было? – не понял Санька.
– Ну, когда этот Вовка Потапенко взял горбовик и ушёл. Ты же историю хотел рассказать.
– А я и рассказал, это вся история, – ответил Санька, невозмутимо стряхивая пепел на жестянку. – Усол – и всё. По сих пор не вернулся, скоро год будет. Искали его до самой зимы, пока снег не выпал.
– Интересно, что могло с ним случиться? – поинтересовался я.
– Да многое чего, – ответил Мохов, – медведь заломал, или сердце прихватило, гудели-то с ним три дня до этого.
Санька досмолил сигарету, бросил окурок в поддувало и продолжил:
– Была у нас одна старуха. Всё по грибы ходила. И, слыс какое дело, как ни пойдёт, обязательно заблукает. Посла она в первый год и пропала. Искали-искали, еле насли. Пролетел год, она снова в тайгу намылилась. Ей грят: сиди дома, опять несчастье будет. А она не слусает. Снова пропала. Искали её три недели. Насли худую-худую. Кое-как в больнице вылечили. Ей бы успокоиться, а она купила собаку мелкую, порода такая, словно чихает кто…
– Чихуахуа, – подсказал Макс.
– Ага, блин, она и есь! Придумают зе! И на третий год снова в тайгу по грибы. Её просят: «Тёть Кать, не ходи, устали искать тебя». А она улыбается, грит: «Я узе не пропаду, у меня собака породистая, с бумагами. Собака к дому выведет». Ну а против бумаги не попрёс. Так ведь? Бумага – дело серьёзное. Ты вот дазе человека возьми, с бумагою-то…
Санька, потеряв нить повествования, замолчал.
В этот момент за окном снова сверкнула молния, озарив причудливо-кривые узоры мокрых деревьев за маленьким окошком. И вслед за этим запоздало сотряс избушку долгий раскатистый взрыв грома. Бах! Бах-бах-бабах! Погромыхал с переливами, пугая дичь, забившуюся в норы, и полетел, покатился по тайге, затухая.
– И что, перестала она теряться? – спросил Макс, когда затих гром.
– Кто? – недоуменно переспросил Санька.
– Женщина эта, тёть Катя.
– Куда там! – махнул рукой Мохов. – Забрала её тайга с третьей попытки. В этот раз её не насли. Совсем пропала.
– Вот и бери после этого собак с документами, – грустно произнёс я.
– А собака-то тут при чём? – удивился и даже немного обиделся Санька. – Собака вернулась. Не сразу, слыс какое дело, недельки через три, но присла. Умнее своей хозяйки оказалась, несмотря, что порода некудысная.
От этих историй спать расхотелось. Мы поставили чайник на печку, и разговор зашёл о четырёх рыбаках, отправившихся прошлой осенью на реку Сутáм за тайменем. Уехали рыбаки далеко за водораздел с Якутией на «Ниве» по старому геологическому зимнику и по неопытности утопили машину при переправе через быструю горную речку. Пришлось пешком возвращаться назад. Продукты вместе с машиной унесла река. Были ружья, но северная тайга в гольцах Станового скудна на дичь. Встретится иногда след сокжоя [35] или медведя, но попробуй добудь зверя без сноровки и охотничьего опыта. Шли они голодные, нервные, злые. Зима была ранняя, и уже в октябре тайгу завалило метровым снегом и заморозило стужей. Иногда скитальцы натыкались на пустующие охотничьи избушки, подъедали скудные запасы, найденные в них, брали тёплые вещи и отправлялись дальше. Самый пожилой вскоре ослаб, высох, растерял силы и на одной из стоянок умер. Оставшиеся в живых, вместо того чтобы похоронить друга, набросились на труп, обезумев от голода, словно подлые росомахи, и неделю питались им. Мертвечина помогла выжить. Но не все из них смогли простить себе этот поступок и жить с ним дальше. Один вскоре сошёл с ума. Когда до города оставалось несколько дневных переходов, отстал и тихо ушёл обратно на Сутам, в заснеженные дали, без ружья, без спичек и без еды. Навсегда пропал. Лишь два самых сильных и живучих, как дикие звери, компаньона через пару месяцев скитаний вышли к людям – чёрные, истощённые, обмороженные и озлобленно-угрюмые.
Санька знал эту историю лучше нас, потому что один из выживших был знаком ему со времён работы в геологии.
– Они там не рыбу ловили, а золото мыли, – утверждал Санька, – сказки про тайменей для отвода глаз. Там местороздение богатое. Знали нелюди, где сурфы бить. Все когда-то в геологоразведке работали: кто на буровой, кто техником на промывке. Потом выгнали их, а они, слыс какое дело, вернулись с картой россыпи. Хапуги были и в деньгах, и в друзбе. Тёмные, мутные люди.
Гроза уходила на север – в гольцы Станового, к речке Сутам, где случилась прошлой осенью ужасная таёжная трагедия. Далёкие сопки ещё озарялись всполохами, но гром уже не раскалывал воздух, а урчал тихо и приглушённо: у-р-р-р, у-р-р, ур…
Закипела вода, и мы заварили чай. Отхлебнув несколько глотков, Санька отставил кружку, долго рылся на полке, где стопкой лежали измызганные, пожелтевшие журналы и старые, потрёпанные книги, вытащил две из них и протянул нам:
– Вот про настоящих людей. С такими мозно в тайгу ходить.
Это были «Серебряные рельсы» Чивилихина и «Последняя экспедиция Роберта Скотта». Мы с Максом читали и перечитывали их несколько вечеров подряд, пока гостили у Саньки. В одной книге рассказывалось о гибели экспедиции инженера Кошурникова на реке Казы́р в 1942 году при изыскании трассы Абакан – Тайшет. В другой – о полярнике Роберте Скотте, погибшем в Антарктиде, о его последних днях в ледяной пустыне. Обе экспедиции, так же как и старатели-хищники на Сутаме, остались без еды вдали от цивилизации, но до последнего шли к цели через холод и снег. Погибли, но не потеряли человеческого обличия.
Трудности, которые приводят к трагедиям на далёких безжизненных просторах тайги и тундры, похожи одни на другие, но преодолевают их люди по-разному. Очень важно не просто выжить любой ценой, но и остаться при этом человеком. Не для того, чтобы потом об этом написали в книгах в назидание потомкам, а прежде всего для себя самого. Трудно жить, осознавая себя животным, в котором нет ни гордости, ни воли, ни мужества, лишь только тупая тяга к жизни и панический страх перед смертью.
Я думал об этом, а за