Том и Пам
– Ну, и чего там? Опять на крыше болтался? Вот свалишься когда-нибудь! – говорит мне Том, младший братец. Никакого уважения.
Ничего в нём нет от принца Тамино! Настоящий разбойник. Они с Пам носятся по театру, им дела нет ни до какой музыки. Том знает все ходы в столовую для артистов и в театральный буфет, а Пам – все зеркала. Как она любит зеркала! Надо сказать, она и правда очень хорошенькая мышка – гладкая шёрстка, глазки блестят, коготки как серебряные…
– Тео! – говорит мне Том однажды утром, – похоже, у нас проблемы.
– Чего ещё?
– Случился ужас. Пам увидела балет!
– Ну и что?
– Как что! Иди посмотри на неё!
Я-то подумал сперва, что Том говорит ерунду. Какой может быть ужас, если балет? А потом увидел сам.
…Пам стояла у зеркала (у нас дома стоит осколок настоящего большого зеркала из фойе театра). К зеркалу кто-то прикрепил зубочистку. Пам кладёт на неё передние лапки и тянется изо всех сил, стараясь встать на самые коготки! И самое ужасное – она пытается втянуть свой пушистый животик!
Том толкнул меня в бок, я его, и мы оба вылетели в коридор. И там уже мы с ним расхохотались.
– Ну, какова? А нос, ты видел, как она задирает нос к потолку?
– Да, а пуанты! Ты видел, как она встаёт на пуанты?
Я попробовал встать на коготки задних лапок, как балерины встают на пальцы. Не понимаю, как они это делают! Я упал, и мы с Томом опять покатились со смеху, а потом я спросил:
– Как это она так? И неужели она раньше не видела балет, почему именно сейчас?
– Она видела, ты же ей показывал спектакли. Она тогда ничего не поняла, потому что рядом было зеркало, и она разглядывала только себя. А тут она увидела не спектакль, а репетицию.
– Первый раз?
– Ну да! Раньше мы пробегали мимо репетиционного зала, а там в коридоре тоже зеркало – ну, и Пам даже не заглядывала в дверь! А тут я ей сказал – посмотри! Сам же и сказал…
У балетных всегда дверь открыта. Им жарко. Они работают как сумасшедшие: у них в зале и гири, и штанги… Партнёр должен поднять балерину, будто она легче пёрышка. И улыбаться, улыбаться! Балерины, конечно, очень худенькие и на вид ничего не весят; но если такая наступит вам на хвост – ой-ой! А балетные принцы их поднимают и носят на вытянутых руках, и делают вдохновенное лирическое лицо. Вот и кажется, будто балерины сделаны из пуха. А на самом деле балерины тоже очень сильные. Нужно очень много сил, чтобы гнуться во все стороны, и держать вот так руки, и стоять на одной ноге на самых кончиках пальцев… и всегда улыбаться, чтобы ни у кого и мысли не было, как тебе трудно.
Ещё балетные ходят по театру тихо-тихо, в тёплых носках или мягких тапочках. Ведь сначала они разминаются, разогревают мышцы, а потом долгий день репетиций, а вечером спектакль. Если дать мышцам остыть, то снова придётся разминаться и растягиваться. Поэтому даже летом балетные надевают шерстяные носки. И ходят тихо, как коты. Я отношусь к ним с опасением.
Но в эту балетную дверь я заглядываю часто. Все в неё заглядывают: и оркестранты, и певцы, и другие работники театра. Заглядывают и стоят, застывают. Так это бывает ослепительно красиво…
– Ты чего, Тео? Тоже решил податься в балет?
Оказывается, я закрыл глаза и повторяю разные движения. Вот, наверное, смешно было со стороны смотреть!
– А кто сделал Пам станок из зубочистки? – спрашиваю я.
Балетный станок – такая поперечная палка у зеркала. За неё держатся, когда отрабатывают разные движения. По-настоящему танцуют уже без палки, конечно. Станок – это только для репетиций.
– Ну, я, – говорит Том. – А что такого? Если ей хочется… Я же не знал! Я думал, она поиграет и бросит!
– Дети, ужин готов! – зовёт нас мама.
– Что на ужин? – сразу зашевелил усами мой братец. – О! Я чувствую запах сыра! Настоящего сыра с большими дырками!
– Я не буду, – слышим мы голос Пам. – Спасибо, я не голодна…
– Да-а, – переглядываемся мы с Томом.
Решила худеть. Совсем плохо дело…
– Слушай, Памина, – осторожно говорю я. – Конечно, балет – это очень красиво. Но это… Как бы тебе объяснить… Это для людей. Мышиного балета не бывает, понимаешь?
– Ну и что, – говорит Пам, стараясь поднять заднюю лапку повыше. – Человеческого балета тоже когда-то не было.
– Ты что, хочешь стать балериной-мышью?
– А почему нет!
– А ведь она права, – вдруг говорит Том. – Она может основать школу. Только представь: мышиная балетная школа Памины!
Пам опять задрала свой нос и скорчила такую рожу, что нам с Томом пришлось опять выскочить в вентиляционную шахту.
– Знаешь что? Пошли, – сказал Том, когда мы отсмеялись.
– Ты что-то задумал?
– Да.
– Какое-то опасное дело?
– Да, опасное, но совсем чуть-чуть.
Обычно всё, что задумывает Том, – сомнительные предприятия. Но если это ради Пам – я всегда готов.
– Тише ты! – говорит Том, хотя сам шумит больше меня.
Ночью театр тоже не спит. Спектакль окончен, артисты разошлись по домам. Но монтировщики уже готовят сцену к утренней репетиции. Нужно полностью поменять декорации, завтра будет другой спектакль.
Вот смешно, кстати. Художник спектакля придумывает декорации, и зрители потом восхищаются: как красиво! А монтировщики думают: да-а-а, тяжёлый спектакль!
Мы пробегаем мимо комнаты библиотекаря – ксерокс не умолкает, библиотекарь тоже не спит. Публика увидит и услышит новый спектакль ещё не скоро, но ноты на весь оркестр нужны уже завтра. Нужно сделать недостающие партии. Терпеть не могу эти новые ноты, они пахнут только типографской краской и белой офисной бумагой. То ли дело старые, пожелтевшие страницы!
Что же это! Ночь – мышиное время! Когда уже люди разойдутся по домам, они же не на самом деле живут в театре!
Мимо проходит монтировщик, бородатый, с серьгой в ухе. Тащит какие-то доски. Они потом могут оказаться чем угодно; но сейчас – просто доски, и тащить их должен на своих плечах живой человек. Он ещё и поёт что-то себе под нос.
– Сюда! – говорит Том.
И тут я начинаю понимать, что он задумал.
Мы в костюмерной. Тут хранятся костюмы королей и разбойников, принцесс и тореадоров, птиц и – да, мышей, я же говорил вам – «Щелкунчик». Мыши в этом балете