…На сцене закончилась репетиция. А на улице начался дождь.
Море
Я бегу наверх по вентиляционным ходам. Начался вечерний спектакль; мышам нечего делать в коридорах и на лестницах. Оркестр в яме, артисты на сцене, публика в зале, а в это время за кулисами, в рабочей части театра происходит беспорядочное движение: монтировщики, костюмеры, бутафоры… Их никогда не видит публика, но спектакль без них не состоится. И если кто-нибудь из них сейчас заметит мышь – боюсь, даже слушатели из зала могут услышать соло, которого нет в партитуре!
Поэтому я не высовываю носа на территорию людей; в театре полно ходов и тайных лестниц для такого существа, как я. Поднимаюсь из своего подвала до уровня сцены. Потом – выше, и ещё выше, к осветителям. Потом ещё выше, там работают швейные мастерские, – и наконец на чердак.
По чердаку я могу ходить спокойно. Крыша молчит; дождь закончился. Я бегу по длинной балке к полукруглому окошку неба.
Вид на город отсюда такой, что кружится голова. Ещё не совсем стемнело, сумерки – самый таинственный час. Осторожно выбираюсь на крышу; здесь скользко. Я вижу площадь возле театра, высокий собор – иногда в нём дают концерты, раза два я бывал там в гостях. Внизу разъезжают по лужам маленькие игрушечные автомобили.
Фонари пока выключены, светятся лишь окна магазинов и кафе.
Но я пришёл сюда не для того, чтобы смотреть на магазины. Есть тут одна точка, если правильно поймать ракурс… Прищуриваюсь и смотрю на крышу, ровную гладкую крышу, блестящую от дождя. Вдалеке торчат две полосатые трубы электростанции.
Я закрываю глаза. А потом открываю их – и вижу море. Тёмное, сумрачное море после дождя, и вдалеке пароход с полосатыми трубами.
– Лево руля! – командует капитан Тео.
Мой корабль слегка ложится на левый борт, я наклоняю голову к плечу, потом к другому. Сегодня на море качает. Поднимаю голову – горизонт выравнивается.
Над морем низко летают чайки. Капитан Тео их не боится. Корабль вдалеке даёт приветственный гудок.
…Мама говорит, я читаю слишком много человеческих книг. Ещё она говорит, что быть моряком далеко не так романтично, как кажется на первый взгляд: мокро и холодно. Ещё она говорит… Ещё она говорит, что я очень похож на моего прадедушку Магеллана. И это нравится мне больше всего.
Мой прадедушка Магеллан в юности был настоящей морской мышью. Он исходил множество дальних морей на корабле «Рихард Вагнер», умел подниматься на самые высокие мачты, знал морские узлы и не боялся шквального ветра.
Но мой прадедушка Магеллан очень любил прабабушку. А прабабушка очень любила оперу. А чего прабабушка совсем не любила – так это когда холодно и мокро.
Так они поселились в нашем оперном театре, за тысячи километров от моря.
Мой прадедушка Магеллан стал театральной мышью. Со временем он полюбил театр, хотя часто смеялся над театральным морем.
– Что это, эти пыльные тряпки, эти измазанные краской картонки? Они выдают этот хлам за море? Кого они хотят обмануть?.. Лучше бы направили в зрительный зал вентилятор. Устроили бы им настоящий ветер, набросали бы им соли и песка в волосы! Вот это было бы море!.. Да, я знаю, что поливать зрителей из шланга не разрешено по правилам безопасности… И вода из водопровода – это же не море, это просто вода…
Но всё же мой прадедушка Магеллан никогда не пропускал морских сцен в спектаклях. И потом, именно он нашёл это место на крыше, где после дождя в сумерки видно море и пароход с трубами. Видно самое настоящее море – за сотни километров от морского побережья.
Однажды на спектакле море сломалось – запутались тросы там, наверху. Тенор, моряк у штурвала, уже пел свою песню про южный ветер, а волны за его спиной не шевелились. В этой опере тут нужно, чтобы поднималась страшная буря, и в оркестре уже слышалось приближение шторма, а в декорациях – полный штиль! Монтировщики дёргали канаты так и сяк, ничего не получалось, и они понимали: до конца сцены слишком мало времени, чтобы лезть наверх…
И тут они увидели мышь. Маленькая мышь поднималась так ловко, будто канат не уходил под самую вышину потолка! Эта мышь кое-что понимала в узлах, поэтому там, наверху, она живо разобралась, в чём дело. Мышь не была юной, но зубы у неё были ещё крепкие, и она сразу же взялась за нужный узел.
Моряк пел свою песню и не подозревал о том, что где-то наверху под потолком маленькая мышь перегрызает канат. И только певец взял свою самую верхнюю ноту – море ожило, волны задвигались, оркестр заиграл громче, громче! Загремел гром, засверкала молния, и появился ужасный, чёрный, с багровыми парусами корабль-призрак!
Все не спускали глаз с корабля. И только монтировщики видели: маленькая мышь перегрызла трос и спасла театральное море.
…Не думаю, что прадедушка Магеллан намеренно рисковал своей жизнью. Наверное, он был уверен, что сумеет зацепиться, сделать кувырок в воздухе и поймать нужный трос. Но он уже давно не лазал по высоким мачтам, и мышцы его ослабели.
Публика аплодировала певцу и эффектной сцене. А там, за кулисами, разбился мой прадедушка Магеллан – погиб, спасая ненастоящее, игрушечное море из картона и пыльной ткани.
И вот что я думаю. Почему он бросился спасать театральное море? Он же всегда смеялся над ним, говорил, что оно ненастоящее! Ничего бы не случилось; бывают же ошибки в спектаклях. Всё бы исправили, и в следующий раз…
Подвиг это или бессмысленная глупость? Я долго думал об этом. И решил, что всё дело в музыке. Прадедушка Магеллан полюбил музыку почти так же сильно, как и море. А музыка – такая сила, которая способна превратить куски раскрашенного картона и ткани в настоящее море.
…Внизу, в городе, зажглись фонари. И я опять стал маленькой и немножко мокрой мышью на крыше театра. Услышал гудящие в пробке машины, увидел тяжёлый клюв чайки прямо над своей головой и поскорее убрался обратно на чердак.