Я всё-таки посмотрел. И увидел.
Это Малый зал. Сквозь решётку на тросах свисают прожектора. А там, внизу, сидит оркестр. И почему-то тишина, полная. Может, я оглох? Нет, слышу, как лампочка трещит. А, вот дирижёр стоит, поднял руки. Значит, это затишье перед бурей: сейчас начнётся…
Два хлёстких удара – пиццикато струнных. И тут же взлетели скрипки, и альты, и виолончели – я даже перестал дышать. Трель наверху – как натянутая тетива лука, сейчас, сейчас будет! И – выдох; началась мелодия. Я не могу сказать, про что она – ведь там нет слов; но как будто про меня. Как я живу. Живу в театре, безо всякого моря. Но море есть. Далеко-далеко, за тысячи километров, но есть. Я слышу.
Музыка стихла. А потом начался марш – не военный, без труб и тромбонов, но всё же решительный, он будто говорил мне: надо идти, надо идти!
Тамино! Как я мог забыть, я тут уши развесил, а мой брат, может быть, зовёт меня на помощь!
Я тут же уверенно побежал по решётке, в голове стало ясно, и уже не страшно упасть, и дальше в коридор, и вниз по лестнице: конечно, Том мог пойти в театральный буфет для зрителей, а он как раз возле Малого зала!
Марш закончился, сменился нежной мелодией. Я уже не мог понять, на самом деле я её слышу или она только в моей голове…
А, нет! Слышу. Музыка стала смешной, будто кто-то изображает из себя героя, а сам… а сам – такой, как мой брат Тамино!
О, вот же он!
Под пустой буфетной стойкой наклонно стоит пластиковая бутылка. А в ней сидит мой незадачливый братец.
– Что ты тут делаешь! Вылезай скорее, я тебя по всему театру ищу!
– Я не могу вылезти, – объяснил Том.
– Что за ерунда?
Бутылка наклонена, горлышко свободно – почему он не может выбраться?
– Потому что это мышеловка. Очень остроумной конструкции.
Том засеменил лапками, побежал к отверстию – и тут бутылка под его весом перевернулась, вход оказался закрыт специальной дощечкой.
Только тут я понял: она закреплена посередине и устроена, как качели. Пока бутылка пуста – горлышко её смотрит вверх и свободно. Глупый Том полез туда и оказался в западне. Когда он у донышка бутылки – выход смотрит вверх и открыт, но как только он подбегает к горлышку – качели приходят в движение, горлышко внизу и заперто.
– Интересные качели, – сказал я.
– Да уж, качайся сколько влезет. Пока не… Пока не.
– Пока тебя не вытащат, – сказал я. – Чего ты полез туда?
– Там был сыр, – ответил Том коротко.
Да, это многое объясняет.
– Зато наелся, – сказал я.
– Ну давай, ещё поиздевайся надо мной!
Надо сказать, это очень гуманная мышеловка. Она не прищемляла хвост, не калечила лапок; но мышь оттуда выбраться не могла. Совсем.
Сначала я пытался сунуть Тому свой хвост, но чуть сам не оказался в бутылке. Поискал какую-нибудь верёвочку и нашёл браслетик – должно быть, какая-то девочка потеряла. Такие браслеты ещё называют «фенечками», девочки часто их плетут из ниток. Какие они всё-таки молодцы!
Я спустил Тому в бутылку фенечку, он вцепился в неё лапками и полез к выходу… Нет, бутылка всё равно перевернулась, горлышко закрылось. Что же делать?
Я ходил вокруг бутылки, а Том сидел внутри, и вид у него был глупый и несчастный.
Сейчас закончится оркестровая репетиция, и сюда придут люди. Кто же поставил эту мышеловку? Хотел, наверное, принести мышку домой, показать детям.
– Ага, – сказал Том, – а может, кто питона домашнего мышами кормит, бывают такие люди.
Точно, бывают. Думай, Тео, думай!
– Есть! – закричал вдруг Том. – Физика!
– Какая ещё физика?
– Ты должен залезть на бутылку сверху. С моей стороны, с донышка. Тогда эта часть станет тяжёлой, не перевернётся – и я смогу выбраться!
А ведь точно! Я залез на бутылку, лапы скользят по пластику, не за что зацепиться, но как-то держусь…
Том стал подниматься – получается! Удержаться!.. Ещё чуть-чуть… Эх!
Он перевесил. Я подлетел в воздух, сделал сальто и плюхнулся на живот. А Том остался заперт в мышеловке. Всё из-за того, что он слопал дурацкий кусок сыра! Толстяк!
Оркестр за стенкой играет всё громче, всё быстрее! Это началась кода – самый хвост произведения. У нас совсем нет времени!..
– Вот вы где! – говорит Пам.
– Как ты нас нашла?!. – я чуть не расцеловал её.
– Искала, вот и нашла, – сверкает глазами сестрёнка.
Вдвоём удержаться на гладкой пластиковой поверхности почти невозможно, коготки скользят, но Пам не напрасно занимается балетом – она оказывается даже ловчее меня, и мы удерживаемся целых две секунды. Для Тома этого достаточно, и он уже на свободе!
…В оркестре из тишины расцветает последний аккорд, всё громче и громче! Всё, музыка кончилась, – и мы, не дожидаясь аплодисментов, уносим ноги подальше от этих гостеприимных мест.
– Наконец-то, – говорит мама. – А мы уже начали волноваться.
Она как ни в чём не бывало разгрызает напополам крупные сушёные горошины.
– Откуда? – спрашиваем мы в один голос.
– Соседи принесли. Им удалось пробраться в столовую.
Значит, наши голодные дни миновали, и мы все остались целы. Как хорошо, когда все помогают друг другу!
Оркестр
Я теперь часто стал забираться туда, на решётку над Малым залом. Я раньше не знал про это место; меня занесло на этот чердак в голодном отчаянии, я искал брата и ничего не соображал. А ещё я раньше не знал, что оркестр иногда играет сам по себе, без спектакля. Не опера и не балет – просто музыка. Костя объяснил мне: в нашем театре иногда проходят симфонические и камерные концерты. Камерные – небольшие, значит, когда не весь оркестр, а только несколько исполнителей.
Если просто музыка, а не спектакль, тогда не делают выразительных декораций, артисты не разыгрывают драматических сцен; можно сказать даже, что смотреть тогда не на что. И всё же ты видишь разные картины, воображаешь себе целые истории… Музыка всё равно о чём-то тебе говорит, рассказывает что-то и показывает.
Иногда от неё хочется прыгать и размахивать хвостом, иногда –