– Сказала, но Какоператос – совсем другое дело. Эти скалы опасны. Не стоит связываться с Пустынным орденом.
– А кто это такие? Они рыцари? Что за орден такой?
– Даже не спрашивай. Не буду тебе ничего рассказывать.
– Но откуда приходит этот орден?
– С моря. Нет, ну, вы это видели? Что еще тебе рассказать?
– А как они приходят? На кораблях?
– Им не нужны корабли. Они их таскают на своем горбу.
– Они вообще люди, бабушка?
– Когда-то они были людьми, людьми, которых никто никогда не любил. И они отказываются покидать этот мир, пока не получат хоть немного любви, которая им причитается. Лунными ночами они поднимаются из моря и проходят сквозь ущелья Какоператос. И если кто встретится им на пути ночью безлунной, солнцем да месяцем ясным освещенной, у того отымут они разум, того сведут они с ума.
– И что, по-твоему, значит безлунной ночью? Это же ночь без луны. Тогда почему же ты говоришь, что ночью безлунной, солнцем да месяцем ясным освещенной, дорогая бабушка? Да и вообще все это странно. Ну что будет солнце делать ночью?
– Древние знали. Они знали что-то и потому так говорили.
И долго потом Симос видел во снах, как люди, которых никто никогда не любил, выходят из моря и несут на себе корабли. А потом слова маленькой бабушки стали слабым воспоминанием и уснули вместе со всеми прочими ее сказками. Теперь же Виолета со своей идеей отправиться в Какоператос, чтобы добраться до моря, вернула сказки к жизни. Если бы Симос решился быть честным с собой, ему пришлось бы признать: кое-чего он боится даже больше родительского запрета идти в поход или того, что они скажут о непроходимой, опасной дороге в этих скалах. Больше всего он боялся людей, которых никто никогда не любил. И теперь ему предстояло выбирать между этим страхом и радостью, которую ему приносила компания Ундины. Перед глазами ожила картина, как она обнимает Маниса и говорит ему на своем неуверенном греческом «Люблю тебя, я». Это воспоминание победило страх. Симос решил, что ни слова не скажет домашним и найдет плавки, чтобы быть готовым к купанию в море.
Пустые столы и великий переполох
Симос повернул за угол. Его дом сверкал огнями, как рождественская елка. Обычно, если во дворе было слишком прохладно, семья собиралась в кухне. Все лампы включали только по праздникам или по возвращении отца из очередного плавания – когда соседи приходили в гости, чтобы поздравить его.
Симосу особенно нравилось возвращаться в дом, светящийся всеми окнами; нравилось, когда к ним приходило много людей. Он неизменно мчался в кухню – помочь бабушке с закусками к вину. Она придумывала что-нибудь, даже если отец возвращался совершенно неожиданно, а в шкафах не оставалось припасов. Смачивала сухарики оливковым маслом, выкладывала на блюде помидоры и щедро посыпала их душицей. Другую миску украшала салатными листьями и поверх них горкой насыпала оливки. Нарезала огурцы, очищала артишоки от листьев, поливала их лимонным соком и не забывала про крупную соль. «Соль создает настроение, – говорила бабушка доверительно, будто раскрывая Симосу самый большой секрет. – Она смягчает вино и приносит радость людям».
Симос бежал и расставлял тарелки на столе. Не успевал он вернуться в кухню, а бабушка уже заканчивала жарить крошечные пирожки и выдавала Симосу картошку, чтобы он положил ее в камин запекаться. А вскоре, когда тарелки завершали торжественное шествие по столу, а в кувшинах не оставалось ни капли вина, маленькая бабушка подмигивала Симосу и говорила тихонько: «Мы справились. Пустой стол – великие печали. Полный стол – великая радость».
Стол полнился угощениями всякий раз, когда отец возвращался из плавания, и пустел, когда дни утекали за днями, а его все не было. Домочадцы оставались втроем, и тогда Симос ел в кухне, в одиночестве, а большой стол в гостиной застилали красной бархатной скатертью, поверх которой еще и вазу ставили. Маленькая бабушка наполняла ее цветами; цветы были прекрасны, но совсем не радовали. Радость приходила вместе с оливками, артишоками и помидорами на сухариках, смоченных оливковым маслом.
Увидев дом, сияющий огнями, Симос не бросился вперед, как бывало прежде. Он словно бы испугался того, что все узнали о его решении спуститься в Какоператос и пришли помешать. Но стоило подумать об этом, как стало смешно. И какие только глупости не придут в голову.
Симос уже несколько дней не видел своих деревенских друзей: болтаясь с Ундиной по горам и ущельям, совершенно о них позабыл. А ведь когда-то они были неразлучны. Йоргос, Илиас, Вретос, да даже и Маркос.
– Кто твой лучший друг? – спрашивал отец, когда Симос был маленьким.
– Маркойорговретоилиас, – отвечал он, и отец покатывался со смеху.
– Да ладно, кого-то ты когда-нибудь полюбишь гораздо сильнее.
Лучше всего Симос относился к Йоргосу, но любил и Вретоса, особенно когда видел, как тот забирается на ограду кладбища. Ему нравился и Илиас, которому приходилось класть в кроссовки картонки, но и это не помогало: ступни сквозь истертые до дыр подошвы касались земли. Когда-то больше всех он любил Маркоса: восхищался его вечной готовностью к самым безумным поступкам.
«Ветер в голове у этого мальчика гуляет, – качала головой маленькая бабушка, встречая его. – Все ветры мира дуют в его голове, и тот, что поднимается с Ливийского моря, и те, что спускаются с верхушек гор. Дуют и не дают ему успокоиться».
Симос восхищался тем, как Маркос, словно коза, забирался к пустошам. Как он смотрел на гору напротив и видел тысячи разных вещей, в то время как перед глазами у всех остальных был только каменистый пустынный склон. Рядом с ним все чувствовали себя уверенно, таким сильным он был. Но все это осталось в прошлом. Теперь же другое – и немало – стояло между ними. Как будто Маркос перекормил того волка, что таился внутри него.
В далеком детстве они воображали сражения с дикими пиратами, приплывшими разграбить деревню. Ссорились только из-за того, кто из них выше. И клялись, что останутся друзьями навеки, что вырастут и повидают мир, а потом вернутся в родную деревню и будут пировать вместе, как взрослые на праздниках. Но все это было в прошлом. До того, как вернулась Виолета.
Симос вспомнил, с какой злобой Маркос говорил о ней. Называл ее сумасшедшей и взаправду считал ведьмой. Но Симос-то знал: с Виолетой все в порядке. Она смеялась