А когда этот мужик где-то через тысячу лет, по крайней мере, мне так показалось, наконец захрапел, для меня это прозвучало как самая прекрасная музыка на свете, хотя это и был на самом деле жуткий храп. Видимо, у него сильный насморк, но это неважно, главное, он жив, ничего с ним не случилось, я прямо чувствую, как по мне разливается облегчение, как бывает зимой, если забраться в теплую ванну. А они смеются и болтают как ни в чем не бывало, и я понимаю, что им это даже в голову не пришло, я смотрю, как они радуются, ведь все так боялись, когда кто-то ходил вокруг домика, а теперь всё позади. Я, конечно, тоже боялась, потому что этот человек издавал дико странные звуки, я боялась, что кто-то пришел нас убивать, и тоже радуюсь, но смеяться не могу, пора с этим всем покончить. Надо их уговорить вернуться домой как можно скорее, пока правда не случилось что-то ужасное.
Потом Франта начинает говорить о мести, и все трое придумывают, что можно сделать тому деду: выкрасть у него ружье, разбить окна, проколоть шины. И вдруг я понимаю, что мне остается только одно.
– Хорошо, – говорю я. – Мы ему отомстим, только нужно всё как следует спланировать. Завтра мы всё придумаем, а теперь давайте ложиться.
Конечно, я ужасно хотела, чтобы они уже все замолчали, но вообще-то я не шучу. Они все равно меня не послушают, если я попрошу их ничего не делать, я не смогу их удержать: хоть мы и друзья, но каждый делает что хочет. Я вижу, как они радуются, когда представляют, как напакостят этому деду, – мне остается только всё придумать так, чтобы ни с кем ничего страшного не случилось. Я теперь буду их командиром. Я старше всех, и раз уж я допустила, чтобы всё это произошло, раз уж мы все тут, значит кто-то должен всеми руководить, а кому еще, как не мне?
– Потом, когда мы это провернем, можно возвращаться домой. А сейчас давайте спать, – повторяю я.
Все трое меня слушаются и начинают укладываться. Я замечаю еще, как Мила и Франта смотрят друг на друга. Наверное, влюбились, мелькает у меня мысль.
Я тоже ложусь, но мне ужасно холодно, так что приходится нацепить всю одежду, которая у меня с собой есть. Я глянула на Петра, который сделал то же самое, а теперь лежит съежившись, значит, ему все еще холодно. Я бросаю ему свою куртку. Сначала он даже не шелохнулся, наверное, уже спит, придется встать и накрыть его курткой. Но потом он повернулся и бросил мне ее обратно. Ну ладно. В конце концов, если бы он не убежал с автовокзала и я не пошла его искать, у нас бы не украли спальники.
Я лежу так некоторое время, но думать об этом мне больше не хочется, хоть я и понимаю, что, скорее всего, неправа.
У костровища
M Утром, когда я просыпаюсь, в домике тепло, сквозь щели внутрь проникают лучи солнца, несколько секунд я блаженствую, но потом вспоминаю про птичку и вчерашний жуткий вечер. Хоть все закончилось хорошо, мне уже не классно, хочется выйти на улицу, но там же тот мужик, мне нужно пописать, надеюсь, он еще спит. Я вылезаю из спальника, Катка уже проснулась и читает, Петр тоже не спит, рисует. Только Франта спит. Интересно, во сне он выглядит совсем по-другому, но и все так, наверное: у Франты такой вид, что мне почему-то хочется его погладить, не знаю, как мне вообще такое приходит в голову.
Я смотрю в окошко домика, солнце светит ярко, как будто еще лето, а в траве блестит роса на нитях паутины, которой тут видимо-невидимо, уже осень, бабье лето, и день просто чудесный. Тучки на небе как будто нарисованы. Я выхожу на улицу, я просто не могу иначе, бывают такие минуты, когда единственное, что мне надо, – это выйти на воздух.
Я осторожно приоткрываю дверь, ищу глазами спящего мужика, но его там нет. Он сидит около нашего костровища, на нашей лавочке, и, когда я выглядываю, смотрит на меня. С секунду мы пялимся друг на друга. А потом он как будто машет мне рукой. Я отступаю назад, в домик.
– Что такое? – спрашивает Катка, которая уже тоже встала.
– Этот дядька сидит у костровища, – шепчу я.
– А как он выглядит?
Я пожимаю плечами:
– Вроде нормально.
– Тогда пошли туда все вместе.
Мы хотим разбудить Франту, но он уже и сам проснулся и выбирается из кровати. Петр снимает одежду, на нем была куча всего. Франта делает что-то с телефоном, а Катка говорит:
– Ты хочешь снять видео?
Но Франта качает головой:
– Просто выключаю, чтобы не сел, – и бросает телефон обратно на кровать.
Перед тем как открыть дверь домика, мы переглядываемся – мы готовы к бою.
Выходим. Мы смотрим на него, а он – на нас. Потом машет нам рукой, типа чтобы мы садились. Не уверена, что мы хотим к нему подсесть.
Вдруг он как захрипит, невозможно разобрать слова, потом откашливается. Только со второго раза у него получается сказать внятно:
– Не бойтесь.
И снова нам кивает, чтобы мы садились, а потом поворачивается к нам спиной, роется в своей сумке, и мы видим, что сзади на затылке у него в волосах присохшая кровь. Но не совсем засохшая. А примерно так, как если бы он вчера разбил голову.
Я смотрю на остальных и вижу, что мы все думаем одно и то же.
– Вы в порядке? – Петр делает шаг вперед и показывает на его голову. Дядька как будто не понимает, что Петр имеет в виду, тогда к нему подходит и Катка.
– У вас сзади голова разбита. Вам не больно?
Он трогает голову и шикает, потом смотрит на руку, на которой осталось немного крови.
– Вам не нужно к врачу? – спрашивает Катка.
Мужик вытирает кровь о штаны, машет рукой, а потом показывает жестами, что напился и упал. И пожимает плечами.
– Бывает, ничего страшного, – хрипит он.
Мы переглядываемся, а потом смотрим на него. Похоже, он ничего не помнит.
– Я вас вчера напугал, да? Устроил тут дебош, небось? – хрипло шепчет он. – Я не хотел. Не бойтесь.
– Нет-нет, всё нормально, – поспешно говорит Франта.
– Нужно промыть рану.
– Да ладно…
– Погодите.
Петр заходит в домик, там у нас есть бутылка воды, и вскоре возвращается с мокрой тряпочкой.
– Да плюнь, – хрипит мужик, но Петр начинает ему аккуратно протирать