– Трюс? – тихонько зовет мама.
Трюс не шевелится.
Мама гладит меня по голове, по волосам. Долго-долго. И что-то постепенно меняется. Тает, как лед. И тут я понимаю: она знает, очень хорошо знает. Она знает нас.
На меня давит мой панцирь, тяжелый, будто свинцовый. Я стараюсь не плакать от усталости, не плакать по Стейну, бабушке Брахе, Лутье, маме, Трюс, Абе, Ханни – по всему. А может, со слезами как раз не стоит бороться? Я позволяю мышцам расслабиться. Слезы катятся по щекам, словно я копила их до тех пор, пока мама не обнимет меня. Я касаюсь лбом ее лба. В маминых объятиях я могу плакать. И плачу, как не плакала все эти годы.
– Трюс, – снова зовет мама.
Трюс медленно поднимается. Миг – и она бросается в наши объятия, и теперь мы ревем втроем.
Мама – наш спасательный круг.
– Стейн погиб, – всхлипывает Трюс.
Я рывком поворачиваюсь к ней, заглядываю в глаза. Она знает! И слезы еще сильнее брызжут из глаз. Как будто до меня только сейчас дошло, что мы потеряли и наших возлюбленных. И единственное, что я могу, – это плакать. Я бы хотела остаться сильной. Смотри, мама, смотри, я все могу, я такая же, как ты. Но я могу не все.
Мамино лицо побелело, губы дрожат.
– Мои милые, сильные девочки, – шепчет она.
Да, думаю я. Я чувствую, я плачу, и я сильная. Мне кажется, будто с меня спадает маска.
По моим щекам катятся мамины слезы. Она торопливо вытирает их, но за ними льются новые. Она смотрит на нас – сначала на Трюс, потом на меня, – и коротко, грустно улыбается.
– Простите, – хрипло говорит она.
Я не знаю, за что она извиняется, но это неважно, и я говорю:
– Мы еще живы.
Мы опускаемся на диван. Сопли, распухшие веки, липкая одежда. Проходит еще немало времени, прежде чем мы чувствуем, что выплакались. Что туман в голове рассеивается. Я шмыгаю носом, утираю рукавом лицо. Комната снова просто комната, мама снова мама, а я снова я. Будто вернулась из долгого путешествия. На миг я чувствую, что жизнь хороша, и думаю: может быть, это начало.
Солнце заливает комнату золотым сиянием. Я встаю, подхожу к окну, смотрю на бакалейную лавку напротив. В дверях появляется силуэт. Высокая худая фигура. Это Петер, больше некому, но мои руки не шелохнутся, безвольно висят, не машут. У каждого из нас своя история – и у меня, и у Петера. Общей у нас нет.
Нам конец. Я знаю. Но я хочу жить, хочу любить. И буду, хоть и не представляю как. И кого.
Он поднимает руку, и в этом движении я вдруг узнаю того Петера, из прошлого. Моего Петера. И моя рука тут же машет в ответ. Это тот самый Петер… с которым я так близко подошла к тому, чего хотела.
Он отворачивается, и я, вытерев тыльной стороной ладони глаза, перевожу взгляд на наше окно. В нем отражается девочка с косичками. Я вытаскиваю из косичек красные ленты и, поколебавшись пару секунд, засовываю этот сувенир своей юности в карман. Нет, нет! Я опускаюсь на корточки перед сервантом и кладу их на наши маузеры. Потом выуживаю из кармана цепочку бабушки Брахи, надеваю на шею и поворачиваюсь к маме с Трюс.
Война в прошлом, хотя, боюсь, по-настоящему она не закончится никогда. Но я знаю: у меня все еще есть мама и сестра и мы все еще здесь.
Так и есть. Мы втроем. Это начало.
Послесловие
– Нет-нет, интервью я давать не буду. Мне девяносто один год, это я уже не потяну.
Таковы были первые слова мефрау Деккер-Оверстеген, с которыми она впустила меня в свою квартиру. Передо мной стояла невысокая статная женщина, кудрявые волосы повязаны ярким шарфом. За ее отказом могло скрываться все что угодно. «Что, если мы сначала разговоримся?» – подумала я. Так оно и вышло.
– И все-таки попалась я на удочку! – два часа спустя признала Фредди (как я теперь могла ее называть). «Нет» превратилось в «да». Мы быстро нашли общий язык, и она разрешила мне вернуться. Со временем книга стала многое для нее значить.
В этой старой женщине с острым умом порой просматривалась юная Фредди – вероятно, самая молодая участница нидерландского Сопротивления.
Ее подруга и соратница по подпольной работе Ханни Схафт была расстреляна в дюнах неподалеку от Блумендала 17 апреля 1945 года, за три недели до освобождения. Ей было 24 года. В 1946 году Ханни посмертно наградили нидерландским Крестом Сопротивления 1940–1945 и медалью Свободы – специальной американской наградой. Прошло много времени, прежде чем заслуги Трюс и Фредди тоже получили признание. Как «коммунистки» они считались лицами, опасными для государства. В 1950-х годах на Фредди даже было совершено покушение, в нее стреляли. Интересно, что преступника так и не поймали.
Через год после окончания войны Фредди вышла замуж, затем родила четверых детей. В отличие от часто выступавшей с лекциями сестры, Фредди никогда не стремилась к публичности, но то, что ее героизм так и не был отмечен, ранило ее. Когда 14 апреля 2014 года, спустя почти семьдесят лет после войны, обе сестры получили из рук премьер-министра Нидерландов Марка Рютте Мобилизационный военный крест за заслуги в борьбе с нацизмом, это очень много для нее значило. Как сказал Рютте: «Благодаря вам и таким, как вы, мы с 1945 года живем в свободной стране; свобода – величайшее завоевание нашего правового государства».
В конце августа 2018 года я навестила Фредди в последний раз. У нее болела спина, она лежала в постели. Казалось, в стенах ее комнаты в доме престарелых остановилось время. Мне уже давно не требовалось ее ни о чем расспрашивать: книга была написана. Возможно, поэтому, когда я ее навещала, меня часто охватывало ощущение покоя. Когда я уходила, она сказала, что любит меня, и я призналась, что тоже ее полюбила. Это прозвучало как прощание. Прощание, полное любви. Через неделю, 5 сентября 2018 года, за день до того, как ей исполнилось девяносто три, Фредди умерла. Мне ужасно жаль, что Фредди не дожила до выхода этой книги. Но пусть ей и не удалось подержать книгу в руках, Фредди очень радовалась тому, что ее заслуги были признаны таким образом. Это она еще успела почувствовать. Признание необходимо человеку, чтобы его деяния стали видимыми, обрели смысл. Этой книгой –