Нескончаемый поток мыслей нахлынул вдруг на Анюту Сволочкову после встречи с Джоржи Омари. «Что он имеет? – размышляла она. – Деньги… Много денег. Дворец с чёрными функционерами. Множество попугаев: джако, какаду, но главным образом неразлучники. Наверно, рассчитывает, что я день и ночь буду восхищаться их красотой. Какой он жалкий тип! Яйца у него как у лилипута, с гайдаровскую горошину. Три «хаммера» имеет, чернявый. У папы, у мамы и для себя.
Здесь Сволочкова оборвала навалившиеся на неё мысли и с надеждой взглянула на своего гения. А Мардахай Абрамович был в хорошем расположении духа и читал вслух свои стихи.
Как-то утром в полутьме —
И в осеннюю прохладу
Слышу – эхо вторит мне:
«Друг родной, скажи, что надо?» —
По утренним покоям разносился громкий, леденящий душу голос:
– Эхо, эхо, погоди!
Есть родник, есть деньги, кров,
Но послушай: помоги мне найти
Мою Любовь. —
Почернел прогорклый лист,
Сердце дрогнуло от боли.
– Эхо, я не скандалист,
Дай любовь, как Божью волю.
Задрожал осенний свет,
Месяц охватил лучами.
Эхо шепчет мне в ответ:
«Мастер мысли неслучайной,
Есть в России кров, тепло,
Драйв заморский, суперсвет,
Время сайтов расцвело,
Но любви, поверь мне, нет».
– Может быть, она умчалась
К Анне Снегиной в Лондон?
Сердце с грустью вспоминало
Сладкой неги чуткий сон.
И опять печаль, тревога…
Эхо ёкнуло в груди.
– Эхо, сжалься ради Бога,
Отыщи любовь, найди!
Ты, звенящее, подлунное,
Не боишься вторить мне.
По копейке копишь сумму,
Чтобы не был я в тюрьме.
Ты найди такую даму,
Чтоб умела говорить:
Робко, нежно: «Папа… мама»
И, как я, могла любить.
Чтоб осенними ночами
Нам дарила добрый свет,
И с молитвами, свечами
Стих слагала, как поэт.
Чтоб планшетные забавы
Не бесили разум, кровь.
Чтоб не в сайтах, а в дубравах
Нам Господь дарил любовь.
Не хочу я жить на свете
Без моей святой любви!
Эхо, лёгкое как ветер,
Отыщи любовь, найди!
Тишина, покой, цветенье…
Эхо вздрогнуло, молчит.
– Эхо, я в большом смятенье,
Сердце молотом стучит!
Мне не надо сайдинг-банков,
Прочь офшоры-кобели!
«Хаммер» закрути в баранку,
Пылью сделай все рубли!
Но чтоб вновь на белом свете
Ожила рассудка кровь!
Эхо, знаешь, я в ответе
За Отчизну, за Любовь.
Эхо слушало, вздыхало
И рыдало по ночам,
Эхо думало, молчало
И грозило сволочам.
Умер я… в плену, в оковах
На груди святой души,
А потом вдруг ожил снова.
Слышу шёпот: «Не спеши…»
Мне шептало эхо тихо:
– Странник, я тебя люблю,
Я, как мастер, как портниха,
Саван золотой сошью.
Будешь нежиться, как в сказке,
Грешник, не умри совсем!
Где восторг души, где ласка,
Где дыхание богем?!
Ожил я в беду иль в счастье,
Эхо оживило вновь.
– Прочь страданья, прочь ненастья!
Я воскрес! Но где любовь?!
И опять печаль, тревога
Защемили сердце, грудь:
– Эхо, сжалься ради Бога,
Сделай, сделай что-нибудь!
Пусть начнётся жизнь сначала.
Вера будет и тепло…
Ты не раз меня спасало,
Душу нежило и жгло…
Дай простор мне, дай молитву,
Клятву дай и чудеса…
Вера в счастье не забыта!
Пашни, воды и леса
Любим мы, а это значит
Дух России, страшный пир
Мы разучимся дурачить
И построим новый мир.
Эхо слушало, вздыхало
И рыдало по ночам,
Эхо думало, молчало
И грозило сволочам.
И опять на белом свете
Слышал я и стон, и крик…
Эхо превращалось в ветер, —
Исцеляющий родник.
Вновь осенними ночами
Нам дарило радость, свет
И с молитвами, свечами
Стих слагало, как поэт.
Анюта не могла сдержать слёз. У неё словно остановилось дыхание. Губы её плотно сжались, брови напряглись в какой-то жуткой растерянности. Она то ли плакала от радости, то ли смеялась от печали и нежности, и вдруг с точностью стенографа повторила слова своего любимого:
Мне не надо сайдинг-банков,
Прочь офшоры-кобели!
«Хаммер», закрути в баранку,
Пылью сделай все рубли!
– Браво, браво, дорогой мой поэт!.. – она опять то ли заплакала, то ли засмеялась. – Но этого никогда не будет! Материя торжествует, а дух страдания, любовь к милосердию, к женщине так и останутся невостребованной, незавершённой, безответной любовью. И если, не дай бог, что-то случится с нашей грешной планетой, то первыми её покинут жирные, плохо соображающие коты вроде нашего кастрированного Барсика, не учёные, не космические следопыты, не гении, а властвующее бездарное звено, пустоеды, злодеи.
Анюта была счастлива. Наконец-то поэт заговорил о конкретной печальной любви, не безумно плотской, как с энгельбардовскими мумиями, после которых он обычно отворачивался, словно без особого удовольствия заканчивая необходимый обряд мужской страсти. Молчал и думал, думал и молчал.
«Любовниц много, – размышлял он. – Но надо выбирать одну. Холостяцкая жизнь закончилась».
Признания Сволочковой заставили остановиться. Он понял, что надо решаться.
Всё это произошло