Сраженная обаянием мартышки, Оливия помчалась домой, чтобы упросить отца позволить ей завести ручную обезьянку, однако идея эта не только заставила всё существо лорда Плейсера вострепетать от ужаса и отвращения, но и вынудила сего достойного джентльмена громогласно проклясть шурина и всё с ним связанное. Лорду совершенно не пришелся по душе тот эффект, который возымело на его дочь посещение ярмарки. Оливия же, чьи надежды оказались столь бездушно растоптаны, поделилась своими горестями с дядюшкой Уильямом, который, сознавая, что подарок в виде живой обезьяны породит конфликты, о глубине коих он не смел и помыслить, не усмотрел особого вреда в том, чтобы смастерить обезьяну игрушечную.
Со всем рвением умелого ремесленника Кибл взялся за дело и считаные недели спустя изготовил заводную механическую забаву по примеру «чертика из табакерки». Она представляла собой серебряную шкатулку, украшенную рельефными сценками из цирковой жизни; при взведении пружины шкатулка эта являла взору забавную обезьянку в наряде китайского мандарина — та выскакивала из-под крышки, вращая глазами и истошно декламируя какой-либо стишок. Уильям Кибл был чрезвычайно доволен результатом своих трудов, но подозревал, что явиться к сестре с таким скандальным подношением было бы сущим безрассудством, учитывая стойкое отвращение ее супруга лорда Плейсера к подобным вещицам. Выход был найден в лице обитавшего ниже этажом паренька, некоего Джека Оулсби, который всегда был не прочь заработать шиллинг-другой. И ранним утром дня, ознаменованного запуском летательного аппарата профессора Сент-Ива, Кибл послал за Оулсби и, обернув шкатулку бумагой и приложив к ней нацарапанную впопыхах записку, выгнал обогатившегося на два шиллинга и шесть пенсов Джека на холод, наказав доставить подарок по назначению. Кибл, стремясь поскорее закончить поделку, усердно работал всю ночь и лишь теперь устало забрался в постель — надо полагать, примерно в тот момент, когда аналогично поступил и Лэнгдон Сент-Ив, осуществивший запуск своего космолета.
Рассвет того же дня в Сент-Джеймсском парке встречала престранная троица: два малоимущих джентльмена, чья неуклюжесть выдавала в них списанных на берег морских волков, а также сутулый старик в желтой рабочей кепке, имевший некое отношение к складным стульям, расставленным на парковых лужайках. Во всяком случае, показания только этих троих сохранились в официальных отчетах о происшествии. Как сообщала «Таймс», около семи часов утра все трое стали свидетелями того, как в небе над парком появилась, по выражению кого-то из них, «огроменная пылающая штукенция, прям как чертова огненная башка». Довольно меткое, к слову, описание космического аппарата Сент-Ива, который, сбившись с курса, с плеском рухнул в южную часть пруда, устроенного в парке на радость уткам.
Сам по себе визит серебряного шара из космических глубин вполне мог бы разогнать любую праздную толпу, отправив зевак с воплями метаться по городским улицам, но для троицы, встретившей в парке рассвет, это явление показалось сущим пустяком. Их невозмутимость была поколеблена только тогда, когда из распахнувшегося от удара о водную гладь люка наружу стремглав вылетела неземного вида тварь — заросшее мехом существо, чью лысую макушку кокетливо прикрывал золотистый дурацкий колпак прискорбно малого размера. Позднее один из свидетелей этого, джентльмен по фамилии Хорнби, лепетал какую-то чушь о горящих ходулях, но двое остальных сразу в один голос объявили, что на ногах у виденного ими существа были высокие серебристые ботинки, — и все втроем уверяли, будто бы, улепетывая к Вестминстеру, космический гость бережно качал в простертых перед грудью ладонях «адскую машинку» самого зловещего вида.
Тут же, разумеется, поднялись несусветные шум и гам, привлекшие в парк двоих констеблей и стайку сонных взъерошенных конных гвардейцев, которые принялись с сомнением на лицах разъезжать по лужайкам под жалобные причитания упомянутых джентльменов, в то время как бедолага Ньютон (сбитый с толку и проголодавшийся орангутан Сент-Ива) исчезал в городских закоулках. Не минуло и получаса, как на месте происшествия объявились по меньшей мере трое репортеров, вскорости бросившихся назад в редакции, дабы принести миру весть о сфере инопланетного происхождения, прибывшем со звезд чудище и о невиданном, наверняка смертоносном, устройстве, зажатом у того в лапах.
Как и предвидел профессор, где-то в небе над Йоркширом Ньютон не вытерпел и принялся буянить. Это лишь домыслы, оговорюсь, однако логика твердо указывает на проблему с электрической шапкой на выбритой голове обезьяны: устройство то ли вовсе перестало испускать токи, то ли частично, но Ньютон учинил свой дебош уже спустя десяток минут после отрыва космолета от земли. К тому же утру относятся, между прочим, и рассказы очевидцев, описавших хаотичные метания сверкающего шара в небесах над деревушкой Лонг-Беннингтон — разъяренный Ньютон, по-видимому, беспорядочно дергал рычаги управления капсулой. Нам остается предположить, что вышедший из сонливости орангутан, оставшись без присмотра и угощения, устроил форменный бунт и принялся нажимать все кнопки, до каких только мог дотянуться. Однако то, что Ньютон далеко не сразу впал в неистовство, указывает на высокую степень его веры в добрую волю Сент-Ива. В своих записях профессор упоминает, что в итоге вся панель управления капсулой обратилась в груду обломков, а поддерживавшая атмосферный баланс коробочка с хлорофиллом оказалась с мясом выдрана из внутренней обшивки. Подобные разрушения никак не могли возникнуть ранее, чем аппарат объявился у границ Лондона; скорее всего, орангутан перешел к финальному этапу бесчинств где-то над полями у Саут-Миммса, чьи жители могли наблюдать, как летящий в сторону столицы сияющий шар резко теряет высоту.
Хотя животное довольно быстро разорило всю систему управления судном, первые же «сливовые» кнопки активировали (на счастье бестолкового космолетчика) гироскоп устройства самонаведения, выводя сферу на обратный курс. Если, успокоившись на достигнутом, орангутан воздержался бы в тот момент от дальнейшего разгрома, его ждала бы, по всей вероятности, мягкая посадка в Харрогейте, прямо за лабораторией Сент-Ива. Вышло иначе: возвратной тяги аппарата хватило лишь на то, чтобы обеспечить не посадку в прямом смысле слова, но «мягкое» крушение в весьма подходящем месте, ибо лишь благодаря водяной подушке бедняга Ньютон не лишился жизни.
Джек Оулсби между тем бежал себе вдоль Уайт-холл-роуд, сжимая в руках шкатулку с механической мартышкой Кибла и сладко предвкушая встречу с племянницей мастера-игрушечника, на которую ему и прежде доводилось заглядываться. По природе своей Джек был обладателем качеств скорее положительных, в чем мы со всей очевидностью удостоверимся позже; некоторое время тому назад случай даже свел его с Лэнгдоном Сент-Ивом, заставив принять живое участие в очередной научной авантюре этого знаменитого ученого. Так или иначе, подгоняемый чувством долга и предвосхищением первого в своей жизни разговора с Оливией, паренек минут пять бодро топал по улице, пока не сообразил, что едва ли уместно ломиться в двери лорда Плейсера в столь неурочный утренний час. Куда разумнее, решил Джек, будет обойти площадь и по проспекту Мэлл добраться до парка, прогулка в котором поможет убить медленно тянущееся время. Некий переполох вдалеке и топот бегущих ног, естественно, смешали планы юного посыльного, и он, как и любой другой на его месте, поспешил перебежать на другую сторону проспекта, не подозревая о приближении солидных размеров экипажа, как раз набиравшего скорость по правую руку от него. Крякнул клаксон; Джек, нежно прижимавший к груди свой сверток, прибавил шагу и, обогнув экипаж, влетел прямо под колеса катившему еще правее брогаму. Тот налетел на паренька подобно локомотиву скоростного поезда; возница успел лишь громко выругаться и всплеснуть руками.
Короче говоря, подарок Кибла (предназначенный вовсе не Джеку) вылетел из рук парнишки, описал широкую дугу и, кувыркаясь, исчез в зарослях паркового кустарника, оставшись незамеченным случайными прохожими, которые без промедления поспешили, как и подобало, на выручку несчастному.