В отличие от болтовни второй сестры его словоохотливость меня не раздражала.
Остановившись, он указал в сторону поля:
– Вон там десять лет назад мы с тобой ловили вьюнов.
– Так это был ты? – Я была ошеломлена.
Вместо ответа он застенчиво улыбнулся.
– А сколько тебе лет? – спросила я.
– Следующим летом оканчиваю школу.
На мой вопрос про учебу он ответил, что учиться любит и что их сельская школа считается одной из образцовых в уезде. Он всегда входил в число лучших учеников самого сильного класса, а попавшие в сильный класс имеют все шансы поступить в вуз. Однако из-за ситуации с мамой отец не смог оплатить его учебу в университете, поэтому он решил пойти в армию, после чего надеялся поступить в военную академию…
Из всего, что я услышала во время той поездки в Шэньсяньдин, это были лучшие слова. И пускай в них сквозила безысходность, они все равно несли в себе что-то приятное.
– Тетя, ты поддерживаешь мое решение отправиться в армию? – спросил он.
– Конечно, поддерживаю. Если благодаря этому появится шанс поступить в военную академию, то нужно приложить все усилия!
– Тетя, ты уж на нас не сердись. С мамой такая ситуация, что обижаться на нее нам, нормальным людям, нельзя. Я просто испугался, что у нее начнется приступ, а отец все эти дни на взводе из-за того, что денег на стройку не хватает, переживает – раньше времени снес старый дом…
– Я не сержусь, – откликнулась я.
С этими словами я вдруг обняла его и разрыдалась.
Этот племянник, который был всего-то на два года младше меня, стал первым в моей жизни родственником, который захотел сблизиться со мной сам, по собственной инициативе. И пускай фамилия у него была не Хэ, а другая, – в конце концов, он родной сын моей несчастной старшей сестры! То, что он вызвал во мне столь живой отклик, произошло не только потому, что в детстве мы вместе ловили вьюнов. Именно в нем я увидела луч надежды – надежды на то, что следующее поколение моих родственников будет жить лучше, чем предыдущее.
На самом деле, приехав в Шэньсяньдин, я хотела лично убедиться в том, что такая возможность действительно появилась! Только удостоверившись в том, что в дальнейшем мне не придется контактировать с моими родственниками, что каждый из нас будет нормально жить своей жизнью, я могла почувствовать, что поездка завершилась как нельзя лучше.
Когда родственников чересчур много, и притом еще все они еле выживают на грани бедности, то о каких родственных чувствах с моей стороны могла идти речь? Одно лишь смятение – ведь я же не могла им помочь!
А если все они живут беззаботно и счастливо, то зачем нам, собственно, встречаться?
На самом деле в свой второй ответный визит в Шэньсяньдин я хотела точно убедиться, что впредь могу жить со спокойным сердцем. Саму меня с раннего детства сильно баловали, поэтому мне было невыносимо думать, что мои сестры несчастны.
Только сейчас я вдруг вспомнила про свою сумку. И тогда же я поняла, почему вторая сестра то и дело посматривала на нее, словно ожидала, что вот-вот я что-нибудь оттуда достану.
Я сказала Ян Хуэю, что если он захочет мне написать, то мой адрес можно взять у второй тети. Затем я вынула из сумки три конверта и попросила передать их дедушке, второй тете и отцу. В каждый из конвертов я положила ровно по три тысячи юаней. В 2002 году это были немалые деньги: говорят, за взятку в таком размере человеку грозил пятилетний срок. Деревенскую семью подобная сумма вполне могла спасти от безнадежного положения. Впрочем, самой мне тоже потребовалась изрядная решимость, чтобы взять и за просто так отдать другим людям сразу девять тысяч. Надо понимать, что в то время сама я еще не зарабатывала: все, что я тратила, принадлежало родителям. Если бы не средства, оставленные мне мамой-директором и бабушкой Юй, то при всем моем желании поделиться деньгами с родственниками я бы никак не смогла.
Я пошла на это, чтобы разорвать будущие отношения.
Я слишком боялась, что у меня появится слишком много бедных родственников. Сказать честно, боялась до ужаса.
Я не хотела признавать, что родственными узами со мной связаны все эти шэньсяньдинцы: какой-то старик, две женщины средних лет – одна не вполне нормальная, другая хитроватая, а также их отпрыски.
С помощью девяти тысяч юаней мне хотелось со спокойной совестью раз и навсегда от них откупиться!
Отдав деньги, я, не оборачиваясь, зашагала дальше.
Думаю, мой племянник провожал меня взглядом.
Я едва не обернулась, чтобы помахать ему на прощание, но от этого порыва меня удержал холодный рассудок.
Солнце клонилось к западу. Стояло начало лета, окружающий пейзаж радовал своим великолепием. Вся молодежь и люди постарше разъехались на заработки, поэтому народу в деревне заметно поубавилось. В некоторых семьях остались лишь старики да дети. Дровами они почти не пользовались, для приготовления пищи им вполне хватало разжечь пучок соломы, так что цветущие на склонах деревья практически не срубались. К тому же ужесточился закон по охране горных лесов – теперь за вырубку деревьев полагался штраф. Зато благодаря такой политике буквально за несколько лет горы вокруг Шэньсяньдина, что называется, зацвели пышным цветом. Глядя на эту потрясающую красоту, я никак не могла понять: как же так вышло, что здесь уже несколько поколений подряд жили люди, совершенно раздавленные нищетой? И хотя вторая сестра в разговоре обмолвилась, что жизнь стала лучше, по сравнению с тем, как менялся облик таких городов, как Юйсянь, Линьцзян или Гуйян, улучшения в Шэньсяньдине были ничтожны. Если города все последние десятилетия шагали в ногу со временем, то Шэньсяньдин в этом смысле продвигался подобно улитке, которая зачастую еще и крутилась на месте, еле-еле продвигаясь от одного дома к другому.
Моя вторая поездка в Шэньсяньдин, во время которой я вроде как искала свои корни, заставила меня глубоко прочувствовать огромную пропасть, которая наблюдалась в развитии китайских городов и деревень. Тот факт, что мои корни, вне всяких сомнений, находились в Шэньсяньдине, наполнил мое сердце безысходным ужасом.
Буквально пропитанная этим ужасом, я вернулась домой.
Дома же я увидела нечто такое, что меня окончательно потрясло: в кабинете, при свете настольной лампы, я увидела сидящего на стуле отца, перед которым стояла женщина примерно того же возраста, что и «мама-директор». Зарывшись ей в грудь, отец страстно обнимал ее за талию; она же одной рукой ласково поглаживала его волосы, а другая ее рука лежала у