Вдруг за окном раздалось звонкое цоканье – к обладателю черных туфель на высоких каблуках подбежала женщина. Тут же перед моим взором возникла пара красных туфель на шпильках, их носы смотрели прямо на меня. Вдруг они оторвались от земли, а мужские туфли на низкой подошве закружились словно в танце. Наконец они замерли, уперевшись в меня носами. Отполированные до блеска, туфли сверкали безупречной чистотой. В следующую секунду приземлились и женские шпильки – теперь они встали ко мне задниками. Обтянутые в черные чулки икры их хозяйки пленяли своим изяществом, скрытая под ними кожа казалась лилейно-белой.
Достаточно долго две пары туфель стояли в полной неподвижности.
Когда до меня донесся чарующе кокетливый женский голосок, я прикрыла глаза.
Видеть я ничего не могла, но это не означало, что я ничего не слышала.
Мне вспомнилось, как однажды Цяньцянь сказала: «Как было бы здорово оказаться сейчас в объятиях любимого и уснуть вместе с ним».
Рядом с моей подушкой лежал томик рассказов и повестей Тургенева, буквально только что я дочитала «Первую любовь».
Я свою первую любовь уже пережила, однако опираться на нее как на образец не могла, потому как она весьма быстро закончилась, не оставив ни чувства опьянения, ни боли утраты. Она чем-то напоминала воду в котле: пока под котлом лежали пылающие дрова, она была горячей, но стоило их убрать, как она остыла.
Словно никогда в жизни не любив, я вдруг самозабвенно отдалась во власть необъяснимой галлюцинации.
Я знала, что это называется любовным томлением.
Мне вдруг со всей жадностью захотелось испытать самую настоящую любовь, такую, о которой писал Тургенев: «Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им, оно катилось по моим жилам в каждой капле крови… ему было суждено скоро сбыться» [43].
Я совсем не заметила, как уснула. Мне приснился Хань Бинь, он произнес: «Непросто, непросто». Я развернулась, чтобы уйти, и в тот же миг проснулась. Ноги за окном уже исчезли, осталась лишь кромка свинцового неба; на улице зарядил мелкий дождь. Я заметила кружащийся в воздухе желтый лист; словно бумажный самолетик, он спланировал на землю.
Меня разбудил Малыш. Поскольку его кошачий туалет закрывала пластиковая крышка, он очень быстро научился эту крышку отодвигать, но вот возвращать ее обратно у него не получалось. После нескольких попыток обучить его я поняла, что для него сие слишком сложно, поэтому бросила эту затею. Он же словно понимал, что после справления нужды горшок следует накрывать, поэтому, если я была дома, он приставал ко мне.
Нащупав под подушкой часы, я убедилась, что уже почти десять. Я поднялась, накрыла горшок и, немного поиграв с Малышом, снова легла.
Все это время я таила обиду на Хань Биня, потому что он осквернил мою первую любовь. Я понимала, что в первой любви чувства не могут развиваться, словно по мановению волшебной палочки, но мне не хотелось принимать банальный финал. Из-за житейской приземленности Хань Биня моя первая любовь превратилась в нечто такое, о чем даже не стоило вспоминать. Пережив первую любовь, какие бы сильные чувства вы ни испытывали в дальнейшем, они уже не будут такими, как в первый раз. Всякий раз думая об этом, я испытывала сожаление – сердце щемило от боли.
Однако в то воскресное утро, когда мне приснился Хань Бинь, я решила полностью его простить. В этой жизни много кто пострадал и даже пожертвовал собой из-за первой любви: взять, к примеру, Цуй Инъин [44], тургеневских Асю и главного героя, Лян Шаньбо и Чжу Интай [45], Ромео и Джульетту, «даму с камелиями» и молодого Вертера, Эсмеральду и капитана Феба [46]…
В конце концов, первая любовь меня не сломила, я всего лишь потеряла лицо. Но разве сама я не лишила лица того же Лю Чжу? Почему я не могу поставить себя на место другого, чтобы понять Хань Биня и простить его?
– Верно, надо простить. Только простив, я окончательно избавлюсь от этих мыслей и отпущу прошлое, правда, Малыш?
Стоило мне взять в руки мордочку Малыша и произнести эти слова, как внутри меня тут же воцарилось полнейшее спокойствие.
Малыш, будто бы соглашаясь, мяукнул.
В дверь постучали.
Я встала с кровати и пошла открывать. Это была Яо Юнь.
Яо Юнь тоже приехала с северо-востока, она была уже вполне взрослой. Хозяйка как-то обмолвилась, что ей уже исполнилось двадцать восемь. На северо-востоке число уволенных по-прежнему не уменьшалось: по словам Яо Юнь, три поколения ее семьи раньше работали на крупном государственном заводе. Ее дедушка вышел на пенсию, но своевременных выплат не получал, а ее саму и ее отца уволили одновременно.
Помнится, когда она рассказывала про это, я как раз чистила зубы. Сама она только что вымыла голову и вытирала волосы полотенцем, ее интонация была совершенно обычной, в ней не слышалось ни жалоб, ни возмущения, будто мы просто вели праздную беседу, – наверное, среди ее земляков и правда было слишком много тех, кого постигла подобная участь.
И все же меня переполнило сочувствие.
В тот раз я чистила зубы дольше, чем обычно. Я не осмелилась поддержать разговор, мне нечего было сказать ей в ответ, но и тупо выслушивать все это я тоже не могла, поэтому мне ничего не оставалось, как все это время активно работать щеткой.
Есть люди, которые не любят изливать душу и вываливать на других свои проблемы, к таким людям относилась Ли Цзюань. На мой взгляд, она как никто была обременена семейными проблемами, но при этом лишь вкратце упомянула о них, когда говорила о своем долге, при этом она даже не думала жаловаться. Другие люди гораздо больше настроены на то, чтобы выговориться, при этом они избирательны: если перед ними внимательный слушатель, которому можно доверять, то они раскрывают свою душу, если нет, то этого не происходит. Они далеко не простофили и не из тех, кому свойственно так называемое панибратство. Ну а для доверия необходимо лишь одно-единственное условие: отсутствие неприязни. Вполне возможно, что Яо Юнь чувствовала себя слишком потерянной и одинокой; возможно, она увидела во мне слушателя, которому можно довериться, или же просто