Тогда он перестал пихать деньги обратно, но сказал, что этого слишком много, пятисот юаней вполне бы хватило. Но я убедила его в обратном и заставила принять еще тысячу.
Он обрадовался и сказал, что хочет пройтись до детского сада, ему очень нравилось слушать, как дети из Шэньсяньдина читают стихи, в такие минуты он сразу забывал обо всех тревогах.
Когда он ушел, я развела большую стирку. Мне не терпелось хорошенько выстирать все, что только можно, вне зависимости от завтрашней погоды. Отец вернулся уже ближе к сумеркам, к тому времени перед дверью уже были натянуты две веревки, на которых сушились плоды моих трудов, а сама я как раз готовила ужин.
Отец неуклюже присел перед печкой, пытаясь с помощью мехов раздуть огонь. Эти меха уже во многих местах прохудились, поэтому издавали звуки наподобие одышки чахоточного больного. Все его действия казались мне излишними, но он очень старался. Думаю, он делал это просто ради того, чтобы какое-то время побыть рядом, и от этого мне вдруг тоже стало как-то веселее.
Когда я принялась накрывать на стол, он спохватился и попытался встать. Я услышала грохот за спиной, а когда обернулась, он уже лежал на полу. Испугавшись, я подхватила его, чтобы поднять, и с тревогой спросила:
– Пап, ты не ушибся?
– Ничего, ничего, все в порядке, – засмеялся он.
После того как я проводила его на улицу до умывальника, он долго не возвращался. Когда же я выглянула во двор, то увидела, что он согнулся под краном и, закрыв лицо, судорожно вздрагивает плечами – было ясно, что он беззвучно плачет.
Во время ужина пришла вторая сестра. Разумеется, она могла приходить в этот дом и есть безо всякого приглашения. Ее рот трудился без передышки, она или жевала, или что-то рассказывала; в каждой ее фразе звучала жалоба, она укоряла отца, что тот когда-то позволил ей выйти за муж за человека с другой фамилией. Если бы она вышла за муж за однофамильца, то сейчас уж точно не оказалась бы на самом дне. От переполняющей ее злости она, казалось, вот-вот откусит край пиалы. Сперва отец просто ел и слушал, а потом вдруг перестал есть и, уставившись на нее, тихо заплакал.
Тут уж я не сдержалась и решила ее осадить:
– Хэ Сяоцзюй, зачем ты вынуждаешь меня проявлять к тебе неуважение?
Я произнесла это со всей серьезностью, поэтому, опасаясь окончательно меня рассердить, сестра еще немного поела, после чего благоразумно встала и направилась к выходу.
Уже на пороге она обернулась ко мне и приказным тоном произнесла:
– И вот что, тетушка, когда придешь на собрание к Чжао Каю, не забудь передать ему пятьсот юаней.
Суп в тарелке отца уже совсем остыл.
Когда я поставила перед ним чашку горячего супа, он со слезами посмотрел на меня и произнес:
– Послушай меня, не приезжай больше сюда. К чему тебе знаться с такой сестрой, как она? Сейчас у нее настроение еще хуже, чем у старшей, у той хоть появился вкус к жизни. Ты же не правительство, это его дело – бороться с бедностью, и ты тут совершенно ни при чем. Умоляю, не позволяй своим сестрам становиться обузой, ты… ты и так уже много помогла…
Он снова горько заплакал.
Помимо своей воли я погладила отца по спине.
– Пап, давай не будем об этом, лучше спокойно поедим.
Сказав «пап» один раз, теперь я произнесла это слово совершенно естественно…
Ночью я почувствовала жар в подошвах. Когда я приподнялась, чтобы посмотреть, в чем дело, оказалось, что отец подложил мне в постель наполненную горячей водой бутылку из-под колы…
Он рассказал, что смерть моей родной матери была связана со мной: из-за того, что в тот день, когда она меня родила, шел проливной дождь, вернувшись домой, она слегла и уже не поднялась. И хотя на ее лечение отец повсюду занимал деньги, никакие лекарства не смогли залечить ее горе…
Разумеется, что так ясно отец не выразился.
Но из обрывков его фраз я пришла именно к такому выводу. Если бы не мои постоянные расспросы, он вряд ли рассказал бы хоть что-то.
Сделанный вывод меня расстроил.
Бедная мама!
Все затаенные в сердце обиды улетучились, остался лишь гнев на бедность.
На следующее утро вместе с родным отцом я сходила на могилу к родной матери.
Оказавшись перед желтым холмиком, я невольно опустилась на колени.
– Мама, прости свою дочь за то, что пришла к тебе только сегодня…
Слезы ручьем хлынули из моих глаз, я захлебывалась от рыданий.
14
В 2005 году перед Праздником середины осени [83] я получила письмо от Чжао Кая. В нем он сообщил, что его дедушка умер.
К тому времени я уже официально встречалась с Гао Сяном. Эта официальность закреплялась торжественным объявлением о наших отношениях Чжан Цзягую, начальнику Ли и Ли Цзюань за праздничным столом. Я об этом не просила, но Гао Сян рассудил, что этот необходимый ритуал сделает наши отношения еще более счастливыми.
Чжан Цзягуй на тот момент превратился для нас с Ли Цзюань в братца Чжана. Если в магазине возникала неотложная проблема, то Ли Цзюань обращалась к нему безо всяких церемоний, и он всегда приходил на помощь.
После возвращения в Шэньчжэнь у меня состоялся откровенный разговор с Чжан Цзягуем.
Я призналась, что обманывала его.
Он сказал, что догадался обо всем еще в тот день, когда помогал нам с Ли Цзюань доставлять телевизор.
Я спросила, может ли он устроить к себе на работу мою вторую сестру, если она вдруг приедет в Шэньчжэнь.
Он сказал, что если у нее не слишком высокие требования к зарплате, то пожалуйста. На самом деле он всегда хотел помочь материально моей старшей сестре, но не знал, как это лучше сделать. Помоги он открыто, это бы унизило достоинство ее мужа, а если втихаря, то это бы вызвало лишние пересуды. Ну а возможность помочь моей второй сестре, можно считать, полностью соответствовало его желанию.
Однако вторая сестра в Шэньчжэнь так и не приехала, в конечном итоге она решила остаться в Шэньсяньдине собирать чай. Из-за отношений, которые когда-то связывали Чжан Цзягуя и мою старшую сестру, я и Ли Цзюань не могли обращаться к нему просто «дядюшка», поэтому мы остановились на «братце». Он принял такое обращение с радостью, отметив, что так чувствует себя намного моложе.