Повисло долгое тяжелое молчание. Он слышал, как она дышит — ровно и спокойно.
— Взяла шприц с лошадиной дозой морфина и…
Следующая пауза была еще длиннее. Он мог бы догадаться, это был единственный выход, но одно дело — думать о такой возможности, как о чем-то отвлеченном, и совсем другое — смотреть в глаза человеку, который сделал это собственными руками.
— Я просто хотела сказать, — Сайрин закрыла лицо руками, и потерла его, — что Вы не понимаете, насколько Вы счастливы, мистер Уортингтон. Не беда, если Вы с вашим отцом не можете найти общий язык. Это все пустяки, если он Вас не понимает. Это все неважно, даже если он говорит, что Вы ему не сын. Это все не имеет никакого значения до тех пор, пока он жив.
“Да откуда, черт возьми?!” — Ангел скрипнул зубами, но заставил себя расслабиться. Любой может получить всю эту информацию, просто прочитав парочку желтых газет.
— И никто не знает о том, что ты сделала?
— Все знают, — опустив руки на колени, пожала плечами она. — Я сидела рядом с ним, пока меня не оттащили. Но никто не стал наказывать меня. Наверное потому, что никто не считал его живым человеком и, следовательно, то, что я сделала, не может считаться убийством. Но, по-моему, никакого наказания не может быть достаточно…
Сейрин вдруг забеспокоилась, пришло запоздалое раскаяние, ведь она должна была молчать, а она сейчас рисковала собственной жизнью, пытаясь получить отпущение грехов, которых, чисто теоретически, еще не совершала. Но это было для нее важнее всего. Даже важнее жизни.
Сайрин медленно поднялась и направилась к двери, но, взявшись за ручку, все же остановилась, чтобы довести дело до конца. Получить свой приговор.
— Как Вы думаете, если рай и все такое существует… — она намеренно выразилась так пренебрежительно, потому что в последнее время Сайрин больше не могла произнести слово «Бог» даже про себя, — отец, наверное, ненавидит меня?
Ангел вздохнул и прислонился к стене, крылья привычно мягко обняли спину. Вот в чем дело. Несмотря на то, что Сайрин убила своего отца собственными руками, он был для нее все еще жив. И, как ни парадоксально, она боялась, что он перестанет любить ее.
Девушка сделала неуверенное движение, чтобы уйти. Пришлось ее окликнуть.
— Сайрин?
— Меня зовут Кэтрин.
— Я думаю, он благодарен тебе, Кэтрин. Я бы был благодарен.
На ее лице отразилось слабое подобие улыбки, дверь осторожно закрылась, легких удаляющихся шагов не было слышно.
Ее звали Кэтрин. Что-то давно забытое проснулось в нем, когда она назвала свое имя. Так звали его мать, которую он почти не знал.
* * *
Сайрин не успела дойти до спальни, как Мелисса схватила ее и прижала к стене. Впрочем, после этого разговора Сайрин бы и Джаггернаута не заметила, в голове было пусто, но напряжение, наконец, оставило ее. Чего нельзя было сказать о Мелиссе.
— Ты просто дура! — Мелисса сжимала ее горло, не давая произнести ни звука, и шипела, как змея. Ее глаза зловеще светились в темноте. — Ты хоть понимаешь, что как только он сообразит, что речь шла о нем, у него будет выбор! Выбор — идти этим путем до конца или свернуть с него, чтобы не сдохнуть, как собака! Теперь он сможет выбрать другое будущее! Будущее — без тебя!
— И пусть, зато я знаю, что он… — просипела Сайрин, но Мелисса зажала ей рот рукой. Не хватало только, чтобы Сайрин применила к ней свой дар.
— Неужели ты не понимаешь, что правда может убить всех нас, не только тебя?!
Они простояли так еще минуту, и стояли бы дольше, но в какой-то момент Мелисса поняла, что не видит в глазах подруги даже тени раскаяния. Выругавшись, она отпустила ее и растворилась в темноте коридора.
* * *
Шельма больше не кокетничала, не дразнила, не кидала манящих взглядов — она просто устала. Она несла проклятье своего дара уже много лет и с каждым днем надежда все истончалась, становясь все прозрачнее, невесомее… И вот сегодня она перестала существовать вовсе.
Ласковый теплый ветер чуть тронул ее каштановые волосы, слезинка захолодила щеку. Странно, что она все еще способна плакать после десятков бессонных ночей в полном одиночестве… Четыре года! Подумать только, четыре года она на расстоянии вытянутой руки от мужчины, которого безумно любила и которого не могла коснуться и пальцем. Четыре года, как прокаженная, с протянутой к своему счастью рукой, в которую никогда не упадет монета ласки, сколько бы она не умоляла об этом судьбу…
Хватит. Так больше нельзя, невозможно! Нужно либо перестать надеяться на чудо, которого все равно не произойдет, и жить дальше, либо умереть от жажды под виноградной лозой, которую все равно не достать.
Это решение далось ей не легко, но она взяла Гамбита под локоть, вывела на балкон, подальше от любопытных глаз и сказала ему, что все кончено, что она больше не играет в эту игру, по жестокости превосходящую все известные средневековые пытки, что он может отправляться к любой женщине, которая его так или иначе заинтересует, что она… как-нибудь переживет.
Реми смотрел на нее спокойно, не пытался возражать. Очевидно, он ожидал чего-то подобного, ведь и он был в том же положении все четыре года с той лишь разницей, что у него была масса возможностей «отвлечься». И она никогда не была уверена, что он ими не пользовался.
— Кроме тебя, мон шер, меня здесь больше ничего не держит.
Он собирается уйти? Сейчас? Чудесно! Если он думает, что этим накажет ее, он сильно ошибается… Как бы она хотела, чтобы он не существовал вовсе: ни в прошлом, ни в настоящем — никогда!
— Да брось! — фыркнула она, одновременно чувствуя облегчение, — Ты же это не серьезно!
Гамбит сделал пару шагов назад, присел на массивные перила балкона и скрестил руки на груди. Стоит обмануть всего-то сотню-другую женщин и двести первая тебе уже не верит! Вдвойне обидно, если именно она тебе и нужна…
— Ты не поверишь, но ты — единственное, к чему я в своей жизни отношусь серьезно.
— Значит, найди кого-нибудь еще, — пожала плечами девушка и отошла к противоположному краю, только бы не встретиться с пронзительным взглядом его глаз, — для тебя это