Тяжело после войны жили. Мужики не все домой вернулись, едва ли половина. Вдовицы много горя испили, ну-ка подними детей и хозяйство. После жизнь на лад пошла. Пацанята вырастать стали, ожила деревня. Первую свадьбу после войны гуляли так, словно сама земля проснулась и в пляс пошла. Радости столько было, что и слов не найти.
Тогда снова захотелось Марьяше по дороге вдаль поехать на город посмотреть. Только вот Гришенька занемог. У них всё детки не случались, вдвоём так и бытовали. А тут болезнь пришла. Отвезли его в город. Вылечили, приехал. Посадил Марьяшу на серьёзный разговор, чинно так за стол. Так он ей сказал:
– Марьяша, мне врач вот что сказал. Ранение у меня такое повредило в голове что-то. Жить долго мне, только вот для детей я не гож. Неспособный на это стал. Оно-то вроде и работает, но в холостую. Потому, Марьяша, ты крепко подумай, выбери себе мужика нормального, ты вон баба красивая, тебе матерью надо быть, а со мной это дело никак.
Марьяша в ответ руками всплеснула.
– Гришенька, так ведь ты без меня как?! А я без тебя? Нам жизни друг без друга нет, какой есть, а я тебя никогда не оставлю. Постыдись мне такое говорить! – Гришенька тогда голову на руки уронил и зарыдал, что ли, – не поняла. Но видно одно было – горе его скрутило. Утешила, обняла, да и стали дальше вдвоём жить.
Потом у Тамарки, она вдовая была, живот так скрутило, что до дома не дошла. Хваталась за правый бок и стонала, такой её соседи увидели. В дом унесли, а там она уже к вечеру отошла, да оставила одних деток. Трое их было, две девчонки да парень. Старшей, Светой звать, семь уже было, Ванятка на год помладше, и четыре Олюшке.
Марьяша мужу только сказать хотела, только рот открыла, а он уже головой кивает, согласен, мол. К себе взяли сироток. Детки горевали, дичились, пообвыкли, а после и слюбилось всё, семьёй стали. Даже стали их Мамой и Папой звать, стало быть, родные теперь. А с детками хлопот прибавилось. Весело и шумно стало в доме, запела жизнь в нём.
Так вот и вышло, что не до города Марьяше стало. Да и забыла она про мечту свою, не до неё было. Детки в школу пошли, работа, огород, уроки, помогать ведь детишкам нужно, воспитывать. А они хорошие выросли, добрые, чуткие, к наукам тянутся. Помощники. Без дела в доме не сидели. Радости от них много, больше, чем хлопот и тревог.
Ванятка школу закончил, в город поехал, в институт поступил. Потом и сёстры учиться в город уехали. Остались вдвоём они опять. Берёзка у калитки совсем большой стала. Вытянулась, раскинулась. Гришенька как-то раз, поленившись в лес идти, с резаком к берёзке пошёл, да и нарезал веник. Марьяша увидела.
– Ах ж ты, пень лесной, – кричит, – я тебя сейчас этим веником! – И вправду, отняла у Гришеньки веник и отхаживала им по понятному месту так, что все листья с веток слетели.
Долго вся деревня над Гришенькой потешалась. Идёт, бывало, по улице, а ему кричит кто: «Гришка, у меня веник есть что надо, возьмёшь? Иди сюда, смотри, какой крепкий!» Гришенька придёт домой красный, ворчит, сердится, а Марьяша улыбается, утешает. Бывало, и приласкает, чтобы сердце оттаяло.
Потом слёг Гришенька. Вся та рана его проклятущая силы отнимала. Ноги отказывать стали. Звали детки в город приехать, но ведь не оставишь Гришеньку одного. Кто о нём заботу нужную знает? Вот так.
Сидела, детей ждала да на дорогу смотрела. А хоронить его они все приехали. Девочки плакали, Ванятка хмуро и сурово держался. Хотел её к себе в город забрать, но Марьяша отказалась: «Тут родилась, тут и помирать буду». А что тут ещё скажешь?
Гришенька ведь тут, в этой земле остался. А ведь вон какой был, пришли как-то из городской газеты, просят его: «Расскажите о том, как вы воевали, у вас награды, вы ведь герой, ветеран. Пусть потомки знают о подвигах отцов и дедов».
Гриша посмотрел на них сурово.
– Ну-ка, Марьяша, выйди. – Она вышла, только за дверью слушать стала, не удержалась. Нехорошо это, но ведь и Гришенька ни разу про войну не говорил, всегда молчал, а тут вот собрался.
Гостей он за стол не усадил, смотрит на них сердито и жёстко так говорит.
– О войне вам рассказать? Подвиги? Как Сашку, ему девятнадцать было, на части снарядом порвало, ошмётки по всем кустам разбросало? Коля, у него трое деток дома осталось, жена да старики-родители. Другом он мне был. Над ним немец стоит и штыком в грудь тычет. Умял я того немца, а Коля не выжил. А вы видели, как людей мёртвых в штабеля, как дрова складывают, чтобы потом в печи сжечь? Про Аушвиц слышали? А я видел. Видел живые скелеты, бараки, в которых они жили, – у нас скотину лучше держат. Вам рассказать, как Таню, санитарку, мы без ног до санчасти несли? Подвиги им подавай! – Гришенька грохнул кулаком по столу. – Ступайте, в кино подвиги там смотрите, а мне нечего сказать. Вон отсюда!
Прогнал он их. Больше к нему никогда не ходили. А ведь Гришенька и самом деле героем был. Ушёл солдатом, а пришёл командиром, Марьяша сама звёздочки на погонах трогала. И ордена были, и медали, мундир в шкафу висит. Только он всегда молчит о войне. Такой вот он.
И если есть и в самом деле Небеса, то верно ждёт он её там. Как им друг без друга, одной ведь душой жили.
– Ты жди меня, Гришенька, я к тебе приду, – шепчет Марьяша, – любовь ведь смерти сильней, оттого всегда будем вместе.
Смотрит Марьяша на дорогу. Маленькая слеза бежит по морщинкам. Бежит дорога вдаль. Так и не довелось пройтись по ней, проехать. Но ведь жизнь и без этого сложилась, было в ней счастье. Спокойно на душе, не стыдно. Только вот Гришеньки рядом нет. Да ведь встретятся скоро. Улыбнулась Марьяша, будто и впрямь Гришеньку увидела. Так хорошо стало, потянулась душа к любимому, оставила тело.
Упал