но нельзя покорить!
Ирина Ракша
Ирина Евгеньевна Ракша – известный московский писатель, член Союза писателей СССР и РФ, академик, член Российского союза писателей и Интернационального Союза писателей, кинодраматург. Окончила сценарный факультет ВГИКа, Литературный институт им. А. М. Горького.
Автор более 50 книг прозы (в том числе переведённых на многие языки мира). Автор сценариев ряда документальных и игровых фильмов. Лауреат многих литературных и государственных наград, медалей и орденов.
Её именем в 1995 году Институт астрономии РАН назвал планету солнечной системы № 5083 – «Иринара».
Экипаж машины боевой
Мой папа-танкист вернулся после войны живой и здоровый. Он был даже не ранен. Но для меня война открывалась как бы с другой стороны, с тылу. Именно через Москву, через наше Останкино, все демобилизованные возвращались на родину, разъезжались по домам. Ехали и летели, летели и ехали дальше. С запада на север, на юг, на восток. По родным сёлам, городам, посёлкам, местечкам, по всей необъятной нашей стране. И все проездом, транзитом через наш дом… Пересадки, покупки билетов на электрички, поезда, самолёты. И очереди, всюду очереди, даже в воинские кассы…
И все они жили у нас. Кто день, кто два, а кто и неделю.
Сколько разных гостей видела я в нашем Останкино. Однополчане отца, друзья, друзья друзей, да и вовсе незнакомые люди. Причём из разных родов войск. Лётчики, пехота, артиллерия… Мама стелила им спать на диване в столовой. А порой, когда много, и на полу, на полосатом ватном матрасе… И тогда в квартире начинало остро пахнуть войной (как в блиндажах и окопах). Куревом, потными гимнастёрками, твёрдой кожей ремней-портупей, кобурами без пистолетов. Парой костылей поставленных в угол. Вонючими портянками и сапогами, снятыми у входных дверей. И моя гостеприимная мама кому-то что-то даже стирала, что-то гладила. И всё это сохло, развешанное по форточкам и подоконникам (чтоб во дворе не украли). Моей сердобольной маме всегда хотелось отправить героев Победы к их семьям пригожими, с гордо звенящими на груди медалями-орденами, с блестящим золотом погон и звёздочками на плечах.
Папа. Евгений Ракша. Справа. 1943 год
И эти счастливые дембели (которые поутру разлетались от нас навсегда) в прощальном скромном застолье, где порой блестела банка сгущёнки или тушёнки, их подарок из армейского пайка, нескладно, но дружно пели под мамин аккомпанемент любимые армейские песни:
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слёзы наших матерей,
За нашу Родину – огонь! Огонь! [11]
(В моей памяти эти песни живы и по сегодня.)
* * *
В дверь негромко так, осторожненько постучали, когда я была дома одна. Я замерла, бросив игрушки. Мне было запрещено открывать дверь посторонним. И вообще «кому бы то ни было», когда родители на работе. А это был как раз тот самый случай.
Папа, вернувшийся с фронта, работал теперь по специальности – инженером сельхозмашин в сельхозминистерстве в центре Москвы. Угол Садового кольца с Орликовым переулком. А мама поехала на трамвае из нашей окраинной дыры, из Останкино, «в город» на Мещанскую улицу. В «приличный дом» давать урок музыки на фортепиано «приличным детям».
В дверь опять постучали. Уже настойчивей.
– Кто там? – всё-таки спросила я тихонько.
Женский голос ответил:
– Скажите, Ракши здесь проживают?
– Здесь. Только их нету дома, – ведь обманывать старших мне тоже было запрещено.
– Мы к ним в гости приехали из Угры, – это был уже густой мужской голос. – Я с твоим папкой на фронте был. Однополчанин. Воевали вместе.
Я совсем растерялась. Что делать?
А из-за двери слышалось:
– Открой нам. Я его друг, механик-водитель танка. Поддавашкин… Дядя Федя.
А может, и правда открыть? Всё-таки друг. Дядя Федя. Не какой-нибудь серый волк или вор… И я, помедлив, всё же открыла.
Передо мной на пороге стояла небольшая невзрачная женщина с очень большим животом. А за её спиной высокий дядька с палкой. Он почему-то держал широкую руку на её хрупком плече. Это была странная, необычная пара. И как я поняла – он был слепой, а она, вероятно, ждала ребёнка.
…До прихода родителей я была сама не своя. Всё напряжённо думала: «Ну, конечно, накажут. Это уж ясно – накажут. Или просто отшлёпают – выдерут как Сидорову козу. Или в угол поставят. Ведь сто раз было говорено: “Не открывай никому”». Но как ни странно, за шумом радостной встречи, за возгласами и разговорами взрослые про меня словно забыли.
– Неужто ты это, Фёдор? Живой!
– Так точно, товарищ гвардии лейтенант, живой. И, как видите, не один, с женой. Да ещё прибавления ждём.
– Ну молодец, молодец гвардеец, разыскал…
– Да вот, выбрались из своего захолустья, – вставила словечко жена-тихоня. – Федя сказал: «Давай съездим сейчас, а то потом уж не до этого будет…»
И тут отец, понизив голос, деликатно спросил:
– А как без глаз-то приспособился к жизни?
Но гость обрадовано оживился:
– А как же иначе-то, командир? Мы же гвардейцы! Теперь я укрепляю советскую кооперацию. Корзины плету из лозы. А из ольхи всякую мебель. Разные кресла дачные. – И заразительно рассмеялся. – Вяжу даже веники. Расходятся хорошо. На хлеб хватает. – И показал свои большие грубые ладони с тёмной дубовой кожей: – И сырьё дармовое. Жена вон с реки таскает. Там немерено ивы растёт.
…А про меня родители и правда на весь вечер забыли. Только спать отправили слишком рано. И мама, поцеловав меня в лоб, выключила свет и плотно закрыла дверь в спальню.
Однако мне было не до сна. Весь вечер за стеной продолжалось весёлое застолье. То взрывы смеха, то музыка, то тишина. И то и дело слышались возгласы: «А помнишь, командир?», «А помнишь, Фёдор?..», «А помнишь переправу на Буге…». Или: «А помнишь нашего заряжающего Гиви? Шутника из Гори?», «А Лёху Рязанца помнишь?..». И эти возгласы звучали порой под мамину музыку – игру на пианино. А тут вдруг услышала, как мама спросила:
– А кого ж вы ждёте? Мальчика или девочку?
И гостья смущённо вздохнула:
– Мне хотелось бы девочку. Мы и имя уже придумали. Назовём Победа.
И мама обрадовалась, подхватила:
– Ну, конечно, Виктория, Вик-то-рия… А если мальчик, то Виктор… – И победно ударила по клавишам пальцами.
Мама, как всегда, могла