А потом… А потом у меня уже слипались глаза, а я всё слушала: «А помнишь бои в Польше… под Белостоком? А сержанта Седых?»
Ну как же им было не помнить эти кровавые бои под Белостоком, когда сгорал на глазах танк Коли Седых? Как он вылезал из башни, но был убит и бессильно повис на краю…
Тогда я – малышка, конечно, не знала, и не могла знать, что случилось после того рокового боя под Белостоком. Об этом я узнала гораздо позже. А вспоминали они вот о чём.
…А танки всё шли вперёд, всё наступали. И в грохоте гусениц горели уже и справа, и слева. И от батальона в двадцать три машины осталось только шесть. И всё-таки эти шесть геройски взяли это местечко. После артподготовки на полном ходу ворвались вместе с пехотой, бегущей и следом, и между танками. Но немец уже отступил. Оставил местечко. И опустевший посёлок горел. Там и сям полыхал пожарами. Густой, удушливый дым стлался над чешуёй черепичных крыш, над переулками и перекрёстками. А по пустой площади ветер гонял какие-то бумаги и документы. Одним из первых выскочил из танка, из смотрового люка, с пистолетом комбат, гвардии лейтенант. И придерживая хлопающий по бедру офицерский планшет, бросился в комендатуру. Но она тоже была пуста и разгромлена. Всюду в комнатах вонь и мусор, пепел и гарь, груды сожжённых, обугленных документов. На полу разбитая пишущая машинка. Хлопали двери и окна. Под ногами звенели гильзы, хрустело стекло.
А на площади тем временем танкисты, изнурённые боем, с красными лицами устало вылезали из грозных гусеничных машин. Кто через верхнюю башню орудия, кто через нижний люк. Стаскивали с потных голов толстые шлемофоны. Негромко, как бы нехотя, переговаривались друг с другом и с пехотинцами. И понемногу вместе с солдатами всё больше заполняли площадь. А поодаль, возле комендатуры, почему-то стояла, словно забытая, метровая алюминиевая фляга, похожая на молочную. От неё сильно тянуло спиртом. И к ней один за другим подходили победители. Окружали. С кружками, фляжками. Звякал металл о металл. И вскоре вокруг фляги собралась небольшая толпа. Каждый хотел зачерпнуть прохладной, прозрачной влаги. С устатку хлебнуть алкоголя, чистого спирта. И по очереди зачерпывали, глотали. Крякая и утирая мокрые подбородки.
Но тут вдруг с порога комендатуры раздался отчаянный крик комбата:
– Отставить!.. Отставить!
Он подбежал к ним, растолкав, и сапогом со всей силы ударил по фляге. И та с грохотом повалилась, покатилась, расплёскивая прозрачную «драгоценную» жидкость.
Кто-то испуганно выкрикнул:
– Да это же спирт. Чистый спирт, командир.
Но комбат заорал:
– Идиоты! Это же чистый яд! – И повернулся к стоящим. – Кто пил!? Спрашиваю, кто пил?! – И шагнул к своему водителю танка: – Поддавашкин, ты пил?
Тот попятился, опуская пустую кружку.
– Ну, пил…
– В госпиталь! Немедленно в госпиталь! Это же яд! Это же спирт смертельный, метиловый! Фашист нарочно для вас, идиотов, это оставил!
Но в госпитале умерли только трое: пехотинцы и сержант-наводчик тридцать четвёрки… А Поддавашкина откачали. Любимый механик-водитель Федя остался жив. Однако ослеп. Полностью. На оба глаза. И вскоре, конечно, из армии был комиссован.
И вот за стеной всё звучал густой его голос: «А помнишь…» Ну как, как же они могли не помнить страшные эти бои под Белостоком?..
.. В темноте спальни я – малышка, конечно, не сплю. Из-под одеяла опускаю босые ножки. И в длинной ночной рубашонке, сшитой бабушкой из старых дедовых кальсон, крадучись по холодному полу, ступаю к двери. Светлый луч из замочной скважины пронзает тьму. Я наклоняюсь к дверной этой скважине, смотрю в столовую. Эти странные гости пируют и поют совсем неизвестную мне, грозную, военную песню:
На поле танки грохотали,
Солдаты шли в последний бой,
А молодого командира
Несли с пробитой головой.
По танку вдарила болванка,
Прощай, родимый экипаж.
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж… [12]
Сколько же всего важного, нужного видела и слышала я через эту дверную скважину. Но если сказать точнее – это было окно, распахнутое в большой мир. И этот мир проявлялся, являлся мне, как на ладони, вот за этим круглым, гостеприимным столом с его прошлым и настоящим. Он звучал в разговорах и песнях среди этих солдат и офицеров. С боями прошедших Европу, победивших фашизм. Танкистов, связистов, лётчиков, пехоты. Передо мной открывалась жизнь не только родителей и гостей, не только на войне и до неё. Передо мной была судьба всей страны, моей Родины. И навсегда врезались в детскую память мелодии – песни победы, которые нравились больше всего:
…И добили – песня в том порука —
Всех врагов в атаке огневой
Три танкиста, три весёлых друга —
Экипаж машины боевой! [13]
А когда уже далеко за полночь отец (тот самый комбат, гвардии лейтенант) открыл дверь из столовой в спальню, то увидел свою дочь-малышку. Она сидела на полу босичком, в ночной рубашонке. Её кудрявая головка была запрокинута на косяк двери. Она крепко спала. Крепко и сладко. И нежный лобик её был чист и светел.
Алла Плотникова и Стас Серов
Алла Плотникова и Стас Серов – соавторы, выпустившие уже две книги прозы на документальной основе: «Весенние ласточки, или Эхо о солдате» и «Основатель деревни: история рода».
Алла Плотникова родилась в Кировской области, а Стас Серов – в Казахстане. Оказывается, расстояние для творчества – не помеха! Сейчас работают над третьей книгой. Оба начали писать рано, с подросткового возраста. Привлекают сюжеты, связанные с военными действиями, с поворотными моментами в жизни героев.
Долину смерти в живых оставшийся запомнит
В предпоследний день мая 1970 года нестройной колонной под руководством учителя географии и вожатой двигались от двухэтажной деревянной школы четвероклассники.
Василий Павлович, географ-краевед, в преддверии летних каникул, вывел их на экскурсию по местам боевой славы.
– Когда-то в далёком девятнадцатом году кровопролитные сражения происходили тут, – указывая на близлежащие улицы, поставленным басом-баритоном пояснял Василий Павлович. Подвёл детей к деревянной оградке, за которой возвышался памятник. – Бойцы похоронены в этой земле. Погибло их ни много ни мало