Однажды дед проснулся, как всегда, в тот момент, когда внучка приходила с дойки, а правнук собирался в школу. Надо сказать, что мальчишка был шкодливый неслух и не упускал случая прогулять занятия. Вот и сегодня мать уже пришла домой, а сын ещё нехотя натягивал брюки да лениво искал рубашку под столом. Дед мысленно плюнул, отвернулся к стене и незаметно для себя уснул.
Проснулся он в тишине. Дед вспомнил свою жизнь, долгую, непростую, наполненную ужасом войны и тихими житейскими радостями, вздохнул и улыбнулся. И даже морщинка на лбу немного разгладилась. Кашель не давил. Солнце светило по-весеннему ярко, подтаивал снег, а с длинных сосулек стекали и цокали по лужам весёлые капли.
С добрым настроением, наскоро одевшись, дед решил выкурить самокрутку. Прошёлся по карманам и – застыл. Кисета не было! Холодной струйкой вползала в душу змея-паника. Такой кисет – один в деревне. Да что там! Один – на весь белый свет!
Давняя то была история. Сшитый из мягкой кожи, покрытый вышивкой кисет был подарком молодой дивчины – санитарки, что на себе вынесла раненого Матвея, в ту пору двадцатилетнего парня, с поля боя. Матвей помнил, как враз влюбился в дивные чёрные очи, как, теряя сознание, спросил шёпотом имя и адрес девушки, чтобы после войны встретиться. Но судьба вновь свела их на фронте. Дед помнит до сих пор радостный блеск её глаз, трепетную улыбку. И руки. А в руках – тот кисет.
– На память, – прошептала она.
На другой день её накрыло снарядом… Ни карточки, ни ниточки – ничего не осталось. Только в кисет была вложена записка. Нетвёрдым почерком написала она своё имя – Круглова Оля. Да адрес: Смоленская область, деревня Петушки.
После войны разыскал Матвей смоленскую деревню и старушку-мать, которая потеряла за войну мужа, троих сыновей и любимицу-дочку Олю. Прижалась мать лицом к знакомому кисету, слезами выливая невысказанную боль за безвозвратную потерю. Успокоившись, старушка собрала на стол нехитрые харчи; помянули, погоревали, и на прощанье отдала мать кисет обратно Матвею – солдату, орденоносцу, избраннику её дочери. Мужу вышивала ночами кисет, хотела на фронт отослать, не успела. Пришла похоронка. Ещё не отошла от горя, а следом вторая, и ещё – две! Когда уходила добровольцем на фронт дочка, отдала ей кисет. Где-то в тайнике души твёрдо верила женщина, что спасёт кисет дочку в трудную минуту, не даст осиротить себя окончательно. Звал её Матвей на Рязанщину, на свою родину. Не поехала, предчувствуя, что недолго ей осталось жить, снится дочка, зовёт. Через три месяца старушка умерла. Матвей приехал, схоронил наречённую мать…
И теперь кисет, его друг, его жизнь, – пропал! Ещё не веря, дед Матвей перетряс одежонку, раскидал одеяла, сел и… заплакал. Дед не плакал и когда в детстве остался сиротой, и когда смотрел смерти в лицо, и когда похоронил жену, а через год – единственную дочь Олю, а тут… Крупные, стариковские слёзы катились по щекам, застревая в глубоких рытвинах морщин, и срывались с усов. Дед точно вспомнил, что накануне, придя с «посиделок» и выкурив самокрутку, положил кисет в карман штанов и лёг спать. Сам кисет уйти в неизвестном направлении не мог. Значит, кисет кто-то взял. Но вот кто? Кому нужен истёртый, старый и почти без вышивки кисет?
Дед нерешительно подошёл к столу, неуверенно нагнулся и заглянул. В дальнем углу, под кучей разбросанного добра виднелся синий краешек правнуковой рубашки. Кряхтя, дед заполз под стол и, развернув рубашку, обнаружил в её кармане измятый, изрезанный, без тесёмок, свой дорогой кисет. Деда забила нервная дрожь. Ему показалось, что это его самого изранили, изрезали, смяли да затолкали в тесный и душный карман. Хватая ртом воздух и заваливаясь набок, дед услышал, как хлопнула входная дверь, как испуганная внучка, по-бабьи причитая, со слезами потащила его из-под стола. И провал… Он летел в глубокую яму, зажав в руках то, что осталось от кисета…
Очнулся дед на кровати. Солнце уже садилось, бросая блики на боковую стенку и ласково заглядывая деду в глаза. Рядом сидела внучка, беспрестанно всхлипывая. По хате расхаживал дед Егор, первым подоспевший на крики внучки. Фельдшерица, приведённая правнуком, прослушав дедово сердце, успокоила, сказав, что у деда сильнейший стресс и ему нужен только покой. Никакой угрозы жизни нет, но негоже так нервничать. Дед Егор, пытаясь разобраться в содеянном, вёл дознание. Красный от слёз правнук признался, и через бесконечные «ну» и «да» дед Егор воссоздал картину «преступления».
В детстве – всё ясно и понятно. По мнению правнука, деду Матвею мешает бросить курить заполненный душистым табаком кисет, значит, надо уничтожить кисет. И дед бросит курить, куда ему деться!
Слушая с закрытыми глазами признание, дед Матвей застонал, как будто что-то вспомнив. КИСЕТ! Несмело повернул голову и увидел… Обновлённый, любовно заштопанный и наполненный табаком родной кисет лежал на подушке и ждал своего хозяина. Дед плакал и улыбался, счастливый и как будто тоже обновлённый, не стыдясь слёз. А рядом, зажав под мышкой злополучный плакат о вреде курения, стоял притихший правнук и, тоже плача, гладил руки деда Матвея…
Дед Матвей прожил долгую жизнь. Я часто заходила к деду на «посиделки», которые нередко заканчивались озорными частушками. Нынешней весной деда не стало. В последний путь его провожали сельчане. Но больше всех горевал о нём высокий молодой человек с резко прочерченной морщинкой на лбу, копия деда Матвея в молодости, – его правнук. Он сам положил кисет деду в гроб. Пусть и там, в той неведомой дали, дед будет спокоен и счастлив и встретится с первой любовью – черноокой красавицей Олей…
Евгения Куркова
Куркова Евгения Васильевна, член Союза писателей-переводчиков, награждена за выпуск книги сказки «Фея Света» медалью им. А. П. Чехова.
Академик, психолог, признана лучшим целителем России, входит в книгу рекордов Гиннесса по восстановлению зрения. Имеет международные и российские награды.
День Российской армии
Всё меньше воинов осталось,
Всё больше боль у нас в груди.
Они за нас с врагом сражались,
А враг опять в наш дом стучит.
Казалось, мир учёл ошибки,
Казалось, дружба и любовь
Придёт в наш дом…
Родятся дети, родятся внуки…
А потом—
Народы все объединятся…
И это было до сих пор.