Обнял Пётр жену свою и детей да и отправился на фронт водителем. По профессии опять же. А вместе с Петром ушли на войну все парни, кто призывного возраста был. У Анастасии Фёдоровны у той аж шесть братьев. Так все до единого. И опять опустела станица Константиновская. И уже Володька, сын Петра, как когда-то отец его, в поле бабам помогал да дома по хозяйству с Еленкой на пару. В первый год Анастасия Фёдоровна получила с фронта одно единственное письмо от Петра Дмитриевича. Писал, что служба нормальная, даже, можно сказать, спокойная. Что подвозит он на позиции боеприпасы, солдатиков и всяко разное для ведения боя необходимое. Что скучает по ней, по Анастасии Фёдоровне, и детишкам сильно. И даст Бог, война скоро закончится и будет он обратно к семье любимой и родной станице. Но вот, кроме этого письма, больше весточек от Петра Дмитриевича не было. Пришла вскоре похоронка на брата Анастасии Фёдоровны Георгия, а вслед за ней ещё на двоих братьев Василия и Степана. А в конце сорок первого года пришла похоронка и на Петра Дмитриевича. Погиб геройски, выполняя долг. Из части написали, что в машину Петра Дмитриевича попала бомба. Разнесла всё вдребезги. Так что покоится сейчас муж её Пётр Дмитриевич где-то на безымянном русском поле. Потом пришли ещё три похоронки на братьев Захара, Николая и Дениса. И слёз у Анастасии Фёдоровны совсем не осталось. Если б не Володька с Еленкой, то и жизни такой больше не надо.
Как бы то ни было, время шло. После Сталинграда фашиста стали бить везде, и с фронтов понеслись победные реляции.
«Ну хоть не зря погибли Пётр Дмитриевич и братья», – думала Дарья Семёновна. Вот Володька растёт помощник. Весь в батю хозяйственный. Еленка-красавица всё по дому суетится, маменьке угодить всегда готова. Только тяжело всё равно без мужика в доме. Да что поделаешь. В станице почитай все бабы либо вдовы, либо жалмерки.
Иногда к Соболевым заглядывал сосед Ефим. Добрый рукастый мужик, но инвалид. От службы освобождённый. Жил одиноко, без жены и детей. А к Соболевым заходил если только помочь что по-мужски по дому. То крыльцо поправит, то забор, завалившийся от времени. Да мало ли ещё что. Всё ж баба одна с двумя пацанятами.
На последнем году войны, когда гнали гадину фашистскую без остановки по Европам, в станицу вернулось веселье и всеобщее воодушевление. По вечерам, собравшись у кого-нибудь за чаем, редкие бабысчастливицы перечитывали письма от своих мужей и братьев. И вместе все плакали и радовались. Девятого мая сорок пятого года Левитан сообщил всей стране, что Берлин взят, враг капитулировал, мы победили! Что тут было! Такое счастье и описать невозможно. Все обнимались, целовались, плакали.
Вскоре в станицу вернулись немногие оставшиеся в живых победители. Погуляли, попраздновали. Но нужно было опять засучить рукава и восстанавливать хозяйство страны. И хотя наши войска где-то далеко в Китае ещё продолжали громить японскую армию, для всех всё равно наступили мир и спокойствие. В эти первые мирные дни к Анастасии Фёдоровне заявился Ефим и, слегка кося в пол, сделал ей предложение руки и сердца:
– Вы меня правильно поймите, Анастасия Фёдоровна. Я, конечно, не то чтобы молодой совсем, и, возможно, вы чувств ко мне не питаете, но в хозяйстве оно ж вдвоём сподручнее и в доме в компании всегда веселее. Детишки ваши ко мне уже привыкли. А мне одному совсем тоска смертная! Что вы мне скажете, уважаемая Анастасия Фёдоровна?
Подумала Анастасия Фёдоровна да и согласилась. Дети тоже были не против: «Дядя Ефим добрый и внимательный. Пускай с нами живёт». И так прошёл первый послевоенный год. И всё бы ничего. Жизнь шла своим чередом. Как в один прекрасный день (уж точно и не скажу в какой) появился вдруг в станице Пётр Дмитриевич. В выцветшей гимнастёрке, в орденах и медалях. Володька его первым увидел, когда батя во двор заходил.
– Батя! – закричал он и бросился в его объятия.
– Володька! Вырос-то как! Лихой казак! Как вы тут без меня?!
– Папаня вернулся! – с криком выбежала из сеней Еленка и вцепилась в выцветшую отцовскую гимнастёрку.
Вслед за ними на порог вышла Анастасия Фёдоровна. Смотрела отрешённо на Петра Дмитриевича, пыталась что-то сказать, но слова, вот-вот готовые вырваться наружу, угасали на кончике языка.
– Батя, где ты был столько лет? Мы на тебя похоронку в сорок первом получили! А ты жив! Батя!
Пётр Дмитриевич сжимая в объятиях детей своих, смотрел не отрываясь на Анастасию Фёдоровну. Сколько всего надо рассказать ей. Объяснить, почему пропал, почему весточек не посылал. Всему своё время. Но почему молчит она? Почему стоит как вкопанная и в дом не зовёт?
– Батя, у нас теперь дядя Ефим живёт! – произнёс Володька, размазывая по лицу слёзы.
Анастасия Фёдоровна опустила глаза и сжала руки так, что побелели косточки.
«Ну раз так! Что тут поделаешь? Не такую встречу представлял себе Пётр Дмитриевич! Эх, жизнь жестянка!» – подумал он про себя, а вслух сказал:
– Ну, раз так получилось, живите с миром, а я у брата своего буду у Ивана. – Погладил Володькины вихры, приголубил Еленку, поднял с земли потрёпанный трофейный чемоданчик, развернулся по-военному и пошёл прочь.
Весть, что Пётр Дмитриевич вернулся с фронта цел и невредим тут же разлетелась по станице. И пошли пересуды да разговоры. И не все, чтобы с пониманием. А некоторые так даже с осуждением: «Много в станице баб одиноких после Войны осталось, а эта при муже живом да с сожителем! Ты ж погляди, что делается, люди добрые!»
Но время шло. Пётр Дмитриевич восстановился в должности станичного водителя и вскоре после несложного ремонта вывел на работу старый, видавший виды преданный газик. Дом брата Ивана был пуст. Семьи у Ивана не было. Не успел по молодости лет. Жили они вдвоём с матерью. Но с фронта вернуться живым Ивану не посчастливилось. После второй похоронки занемогла мать и ушла, когда война уже заканчивалась нашей Победой.
Поселился Пётр Дмитриевич в опустевшем доме да и зажил один. Только Володька прибегал к нему пообщаться. Иногда Еленка. Кровинушки. Рассказывали, как без него было. Плохо было.
– Почему пропал, почему весточки не послал ни разу? – терзал его Володька.
– Не мог, Володька, такая ситуация сложилась, никак не мог!
– Батя, нам без тебя плохо было, а как ты вернулся и не с