Не решался Пётр Дмитриевич рассказывать Володьке, что с ним там на фронте приключилось. Но пацан каждый раз, как прибегал к отцу, требовал открыть его, батину, тайну. Не просто было ворошить память, тяжело. Но всё же рассказал он Володьке о своих перипетиях.
– Ну что я тебе расскажу? На войне всяко разное случалось. Вот и со мной такая штуковина вышла, что хочешь верь, хочешь нет. Прошёл месяц, как я рулил на газике. Солдатиков раненых вывозил с позиций и обратно с боеприпасами. В одну из таких поездок накрыл меня мессер бомбой. Кто видел – командованию, что уничтожен был мой газик, а я вместе с ним. Вот вам похоронку и отправили. Однако жив я остался. Машину, конечно, разнесло, а я чудом вылетел наружу и землёй был присыпан. Немец тогда быстро наступал, и кто-то из их солдат увидел из-под земли руку, что шевелится. Вытащили меня немцы и прямиком в лагерь. Точного места не помню. Где-то на Украине. Только долго я в лагере не задержался. Сбежал вовремя работ. Стал к своим пробираться. Всё лесами, полем старался не идти. На третий день набрёл на хутор. Семья украинцев там жила. Жила – не тужила. Пустили в дом, накормили, спать уложили. А ночью пришли полицаи, тоже хохлы, и забрали меня в комендатуру. «Шо, кацап, не любо тоби немецкий полон?» Смеялись, двинули пару раз. Вот тебе братский народ. Я думал, жив останусь, поеду после войны в глаза этому Мыколе посмотрю! Ну, а второй лагерь был где-то в Прибалтике. Прошло полгода, бежал и оттуда. Опять лесами. Опять хутор, но уже латышский. Пустили, накормили и сдали не моргнув глазом ихним полицаям. А кому проблемы нужны с беглым русским пленным. «Палдиес, лаба кунгс!» Спасибо, господа хорошие! Третий лагерь в Польше был. Из него убежать было непросто. Но всё-таки убежал. И опять попался. Немчура грозилась расстрелять. Но не расстреляли, руки рабочие тоже им ой как нужны были. В четвёртом лагере Терезиенштадт, что был где-то в Чехии, строили бараки для еврейских музыкантов. Был такой у фашистов показательный лагерь-гетто, где сидели евреи-музыканты со всей Европы, а немчура туда нет-нет да Красный Крест пригласит. Посмотрите, мол, нет у нас никакого геноцида. Сплошные концерты и духовное самосовершенствование. Да слава богу, охрана вся чешская была. С ними проще. Не такие звери, как фрицы или хохлы те же. Бежал и оттуда. Бежал, да вновь попался, и тут, скажу тебе, определили в такой лагерь, будь он неладен, что думал – не выживу. Чешский лагерь Фолькенау. Там много наших военнопленных было. Работали с утра и до темноты. Лето сорок четвертого. Жара. Жрать и пить не давали. Народ из сил выбивался, а кто встать не мог, того пристреливали и сбрасывали в яму на окраине лагеря. Я, Володька, чудом выжил! Видать был у меня ангел-хранитель из наших казаков. Ты знаешь, как я к чистоте приучен. Всякую грязь или пыль там какую не приемлю. Бывало, мать суп подаёт и случайно палец в тарелку опустит. Всё! Говорю: «Давай другую». Из этой уже есть не стану. Так вот в этом чёртовом Фолькенау люди мёрли как мухи, и их ещё не сразу убирали. Днём жара. Вонь стоит. К концу дня дождик поморосит.
Глядишь, где-то под трупом лужа образовалась. Так вот, ты этот труп слегка сдвинешь и пьёшь из лужи, пока вода не закончится. Так и выжил. Потом и оттуда бежал. Благо, наши были на подходе. Недолго шатался. Попал сначала к разведчикам. Дальше к особисту. Что да как? Почему в плен сдался? Тебя бы в штрафбат по-хорошему, а то и расстрелять! Но видать, рано было ещё моей душе ответ держать перед Богом за грехи мои земные. Вступился за меня наш казацкий ангел-хранитель. Послал сослуживца из далёкого сорок первого. Тот и говорит: «Дак это ж Пётр! Он у нас на фронте водителем был. Мы думали он погиб. В машину бомба попала». Ну меня и помиловали. Спасибо доброму человеку и ангелу-хранителю, конечно же. Так что дошёл я рядовым пехотинцем аж до Берлина. А как Берлин взяли, то братский китайский народ освобождать отправили. Я знал, что вам похоронка на меня пришла. Как поступить? Всё ж три года лагерей. Решил, война закончится, вернусь и всё расскажу. Вот Володька, вернулся я. Ты меня, Володька, про войну эту окаянную больше не мучай. Ни думать, ни вспоминать более не хочу. Хорошо?
– Хорошо, батя. Больше никогда. А ты обещай, что к нам обратно будешь! Будешь?
– Буду, буду! На всё воля Божья, Володька!
А тем временем к Анастасии Фёдоровне подошёл Ефим с такими словами:
– Уважаемая Анастасия Фёдоровна, видать, не судьба мне. Муж ваш Пётр Дмитриевич с фронту возвернулся целёхонек. Так что подумал я: семья у вас и детвора по отцу родному соскучилась сильно. А я как бобылём был, так им и останусь. А что? Мне не привыкать. А к вам и мужу вашему с большим уважением. Вы уж не обессудьте!
Вот так сказал, собрал вещички и ушёл с дому.
Володька, который всему свидетель был, к папке что гончая полетел. А вслед за ним Еленка. Да и Анастасия Фёдоровна не удержалась, пошла к любимому мужу. Знала уже всё про него из Володькиных рассказов. И была большая радость в доме Соболевых. Ну, в станице посудачили. Баб одиноких много было опять же. А потом всё забыли. Работать надо было, страну восстанавливать. И зажили счастливо. А у Петра Дмитриевича и Анастасии Фёдоровны через год сынишка родился. Третий по счёту. Назвали Василём. Ох, и проказник вырос этот Василь! Таких дел натворил! Хороших, конечно же. По-другому и быть не могло!
Вера Чередниченко
Родилась в 1953 году в Кемерово. Окончила лечебный факультет Кемеровского государственного медицинского института. После прохождения специальной клинической ординатуры на базе кафедры офтальмологии Свердловского государственного медицинского института в 1982 году переехала на постоянное место жительства в Сочи, где продолжает жить и работать врачом-офтальмологом.
С детства пишет стихи, в последние годы – очерки, эссе, сценарии юбилейных мероприятий. На своё 60-летие издала книгу стихов «Моя откровенная жизнь», в феврале 2022 года вышел в свет очерк о поездке на Сахалин «Моя авантюра».
Номинант премий: «Наследие» за 2016 год, «Поэт года» за 2017 и 2018 годы.
Эхо войны, или История