Я – птица Феникс,
женское начало, как говорят в Китае,
как сказал
мне не китаец, а Олег Чухонцев.
Я в третий раз – из пекла да из пепла,
я в пятый раз – сухая из воды,
от горя глохла, от рыданий слепла,
с ума сходила из-за ерунды.
Потом пошли уже иные гости —
отчаянье, безумие и страх.
Поэт искал людей, чтоб делать гвозди? —
Так вот же я! —
Сжигайте на кострах,
топите в море, сдайте в переплавку —
не страшно мне, я все уже прошла.
Я схоронила сына, я удавку
у мужа с горла мертвого сняла.
Второго мужа – тоже схоронила, —
Альцгеймеру служила года три.
Цветы завяли. Высохли чернила.
Вам рассказать – что у меня внутри?
…Вот третий муж стоит со мною рядом
у прошлого, сожженного дотла,
глядит влюбленным, неотрывным взглядом.
…Я правда птицей на земле была?
«Память это скляночка…»
Память это скляночка,
тоненькие стенки,
девочка-беляночка,
в ссадинах коленки,
Помнишь, как на истовой
школьной пересменке —
мальчик ей насвистывал
робко из-за стенки?
В эту склянку осени
ссыплем лето с осами,
с пятнышками рыжими,
золотыми брызжами.
Не разбейся, скляночка,
не рассыпься, баночка
листопада дального,
золота сусального.
Осень – крестословица,
тайна, недотрога.
Но за ней готовится
дальняя дорога.
И в дороге пристальной
никого не бросят,
лишь на крайней пристани
о последнем спросят.
Поздний портрет
Александр Радашкевич
Александр Павлович Радашкевич, поэт, эссеист, переводчик. Родился в 1950 г. в Оренбурге. Вырос в Уфе. В 70-е годы жил и работал в Ленинграде. Эмигрировал в 1978 г. в США, работал в библиотеке Йельского университета (Нью-Хейвен). В 1984 г. перебрался в Париж, где работал редактором в еженедельнике «Русская мысль». В 1991-97 гг. был личным секретарём Великого князя Владимира Кирилловича и его семьи. Автор десяти книг поэзии, прозы и переводов. Член Союза российских писателей и Союза писателей XXI века, официальный представитель Международной Федерации русскоязычных писателей во Франции. Участник фестивалей поэзии во многих странах. Стихи переведены на английский, французский, сербский, болгарский и арабский языки.
Живёт в Париже.
Предутро
Распахнуто предутро в мои густые сны,
где тени сокровенные разматывают нить
из града опустелого зазимовавших душ.
Разубранные сени, расшатанный порог, и мы
сжимаем крепко стеклянный чемоданчик
с писчебумажным прахом отчаливших надежд.
Пора. Подходит поезд в обратные края, но не
сыскать билета, и в кассовом окошке качнёт
начёсом Пьеха: «где-то есть город, которого
нет». Уже почти светает, стирается перрон,
где лица непроглядные сворачивают взгляд,
и всё как на ладони отыгранных судеб, где
небеса краплёные, обжулившие нас на
тропах преткновений, на полустанке
встреч, где шпалы упираются
в мои пустые сны.
«Не грусти, что нам не двадцать в акватории любви…»
Александру Мельнику
Не грусти, что нам не двадцать в акватории любви,
что не к нам скользит сей парус по целующей волне,
не тужи, что ветры никнут, провисают небеса над
курчавыми садами безвозвратной стороны, не грусти,
что никого, не пеняй, что ничего в переулках отрешенья,
где возлюбленные тени из зеркальных лабиринтов,
не моргнув, не обернувшись, за премудрыми котами
в расповапленных пирогах отплывают в никуда.
Золотое вино одиночеств подливая в бездонный фиал,
на широких атласных листах мы дописываем судьбы
под глухой и враждебный шумок, пересчитывая кляксы
симпатических чернил. Не грусти, нам вечно двадцать
в средостении любви, где ютятся души наши до заведомой
поры. Дальше было всё не то: подтасовки да подмены,
и пустые измены себе. Бездну вешних предвкушений
не наполнить местным небом
и стихами никогда.
Облако
Под небом вечно голубым…
Прозрачные века назад,
когда я был зелёной ящеркой
на ноздреватом тёплом камне
и так же обомлело созерцал
лежащее эфирною подошвой
на Таволаре облако, небесный остров
на земном, земным не отягчённом,
и слушал отвлечённо, как выпевают
италийцы слова, подобные аккордам
на языке нечаянных богов,
развеянных мистралем побережным
тогда ещё, когда я был в когда и
в никогда дроздом разливистым
на вычурной оливе и этой рябью
бирюзовой под бережной ногой,
зелёной ящеркой на камне
неслучайном, небесным островом,
лежащим на земном.
2018. Сардиния
«К чему ты снишься мне под утро…»
К чему ты снишься мне под утро,
не снишься въяве мне к чему,
когда струятся вогнутые тени
по ускользающей меже?
К чему глаза твои обратны
и неразборчивы уста,
когда безветрие так внятно
ваяет стёртую зарю?
Очнётся память на обрыве
безгласной пропасти высот,
где всякий взлёт необратимо,
как дым, срывается к тебе,
и побредёт, кляня и каясь,
краями цепкой лебеды.
К чему ты снишься мне под утро
в мирах, где время ни к чему,
и улыбаешься чему-то,
перебирая с негой меты,
дыша прерывно за спиной?
Воздухоплаванье
Алексею Кривошееву
Меж Ленинградом и Уфой, Харибдой меж
и Сциллой, сирены гиблой яви всласть
швыряли нас о скалы, и пела глубь, как
Ихтиандру в нелётных аэропортах:
«Эй, моряк, ты слишком долго плавал…»
Мы забывали за углом пустые чемоданы,
набитые вселенской мглой и мёртвыми
цветами. Но всё проходит, всё прошло
с нечаемой улыбкой, два мальчика, седеющих
вотще, качаются над пепельной Невой,
стираются за Белой чёрно-белой под вой
стихающих сирен, лишаясь спутников
на острых скалах