Был куда капустней запах щей,
и куда бессмертнее Кащей,
слали много громче на три буквы,
были два нуля – как три нуля,
и страна хлебала киселя
из ветвистой натуральной клюквы.
В небе не колышутся весы.
Тошно старикам от колбасы:
возраст угасил тоску по мясу.
И остался путь от А до Б,
и спешит земля в нрзб,
плюнув на критическую массу.
Юбилейное. Невеселый разговор. 19 октября 2018
Григорию Михнову-Вайтенко
И лежит в сельдерее, убитый злодейским ножом,
Поросенок с бумажною розой, покойник-пижон.
Наплевать, что миллениум стал рубежом.
У России найдется на все панацея:
достаем стаканы, открываем боржом,
отмечаем священную память Лицея.
Палачи под истцов неизменно косят,
как всегда, карнавал, как всегда, клоунада.
Мы накатим по сто, или сто пятьдесят.
обождем и допьем, экономить не надо.
…Что за власть: вдруг возьми, да в момент околей,
будто сдулась с истории грязная пена.
Миновало столетье, приполз юбилей,
и убогий оркестрик лабает Шопена.
Ни владыка не помнит теперь, ни холоп
о поверивших в славную цель поросятах,
коих весело слопал державный циклоп
в тех двадцатых, тридцатых и пятидесятых.
Было всякое там, было всякое сям,
но отцы-основатели ясно и четко
объяснили лихим молодым поросям:
ветчина ветчине – друг, товарищ и тетка.
Все детали теперь описать не возьмусь,
как управились эти папаши с задачей,
доказав навсегда, что ни утка, ни гусь
не годятся в товарищи рати свинячьей.
И обычный судьба запустила волчок,
и враги становились все злей, все коварней,
и с трибуны товарищ Большой Пятачок
пел осанну грядущей советской свинарне.
Но оратор устал, ахинею неся,
и давно уж потомки о ней позабыли,
и уже не найти на земле порося,
чтоб объехать его на саврасой кобыле.
…Отрыдался Шопен на поминках бедняг,
опустели хлева и рассохлось корыто,
отрыгается жестью грузинский коньяк,
нет бутылки второй, да и банька закрыта.
Мир стихает, эпоха отходит ко сну
жмутся Васьки и Петьки к Тамаркам и Катям.
Кончен диспут, и хватит кромсать ветчину…
Ну, давай по последней маленько накатим.
А еще по одной, так сказать, на помин?
Хорошо, хорошо, – я и пьяный доеду.
…А за стенкой все тот же бессмертный Кузьмин
распечатал на принтере нашу беседу.
Валерий Перелешин. Звездная рапсодия. 1992
A amar e a rezar, ninguém pode obrigar [1]
Возможно, в этот день была жара.
Возможно, перегрелась Ангара,
и закипела, просто смеху ради.
Возможно, было все наоборот,
и бузина, покинув огород,
сбежала в Киев к собственному дяде.
И оказалась очень непроста
история бузинного куста,
история сибирского номада:
его тащил густой гемоглобин
с Байкала на Шанхай через Харбин
и далее – к подножью Корковадо.
Звезда июля, голубой Сертан,
сняла с него и ризу и гайтан,
по чисто поэтической причине:
он был Верлен, и он же был Рембо,
в нем было все настолько голубо,
что, говоря по-русски, темно-сине.
Июльский Рак, зодиакальный враг,
тащил сквозь невезение и мрак
упрямого поэта-эмигранта
все далее от родины, туда,
где Южная Полярная Звезда
светила блеклой Сигмою Октанта.
Гормонами была распалена
хмельная, раздолбайская страна.
Особого секрета не открою,
что, как ни жаль, едва ли был крылат
тот фавельеро, – негр или мулат, –
что шел к нему вечернею порою.
Но он писал, и как-то не зачах,
и находил утеху в мелочах;
поди, с налету не увидишь связи
меж тем, как он роптал на свой удел
и тем, как убедить он всех хотел
что говорят в Москве на новоязе.
О том, насколько долго письма шли,
перебираясь через пол-земли,
ни вспоминать, не говорить не стану.
Он двадцать лет мне о любви шептал,
но слишком белый мой Альнухатал [2]
не мог ответить синему Сертану.
А жизнь тянулась: за строфой строфа,
и в ней была изрядная лафа,
служило утешеньем менестреля,
что в темном переулке у пивной
всегда найдется смирный Антиной
пусть даже не найдется Ариэля.
При всем при том он счастлив был вполне,
что в этой безалаберной стране
не числят инородца за уродца.
Он понимал, что угасает свет:
когда тебе под восемьдесят лет,
то вечность – это все, что остается.
…Легла печать на мертвые уста.
Господь, глядящий с Южного Креста,
помилосердствуй, и прости поэта,
рожденного в тринадцатом году,
отбывшего на синюю звезду
в колоде жизни пятого валета.
Стихотворения
Ольга Постникова
Ольга Постникова (1943) – поэт, прозаик, член СП Москвы. По профессии – реставратор архитектурных сооружений. Стихи и проза опубликованы в антологии «Строфы века», журналах «Дружба народов», «Знамя», «Континент», «Новый мир», «Плавучий мост». Поэтические книги автора – «Високосный год» (Совпис, 1984), «Ferrum» (Глагол, 1998), «Понтийская соль» (Время, 2014). Роман «Радуйся!» (2010) и сборник «Роман на два голоса» (2018) вышли отдельными изданиями. О.П. удостоена литературной премии Фонда А.Топфера, Германия.
«На сквозняке в чердачном желтом свете…»
На сквозняке в чердачном желтом свете,
Переживя пожары и жары,
Останутся мистические эти
Осиных гнезд плоёные шары.
В них что-то есть от старых писем смятых,
Спрессованных в ветхозаветный плод,
И страшно тронуть комья мертвой ваты,
Ячеистый, окаменевший мёд.
Строители, не знающие страха,
Лепили храм из ниточек слюны,
Но в сентябре слоёный грязный сахар
Своих жилищ покинули они.
И радостно их уксусные слезы
В полёте иссушил могучий норд,
И только сферы горькой целлюлозы
Остались нам от полосатых орд.
А мы с тобою черный толь тягаем,