Судьбу клянем и с гордостью ругаем
Тигристых пчел проклятого Дали.
И кругляшей с пьянящею бурдою
Не оживит гудящая семья…
А мы сидим под кровлею худою,
С диагнозом «тревога бытия».
1999–2014
«В это утро – не верится даже…»
В это утро – не верится даже —
На железной дороге опять
Пахнет дегтем, и серой, и сажей,
И поплыли года мои вспять.
Точно я не тогда, а сегодня
Снова мчусь мимо хат и дубов,
И считаю несметные сотни
Этих робких двуногих столбов,
Слышу свист своего паровоза
И косынку щиплю на груди.
И еще не дошла до психоза
Жизнь моя – и она впереди…
А что скорби закон непреклонен,
Знаю я со младенческих лет…
На каком пустыре похоронен,
Где лежит мой расстрелянный дед?
Марганцовкой цветут иван-чаи,
Белым пухом встречают меня,
Чтобы, прошлое с новым сличая,
Родовые мне счесть имена.
Парашютики ветром развеет,
Чтоб на будущий год не затих
Род кипрейный в угодьях своих,
И чем северней, тем розовее…
«Разлука – забытьё, небытиё…»
Разлука – забытьё, небытиё,
Прощанья истеричные попрёки,
Но в мире всё – любимое, твоё,
Везде напоминанья и намёки.
Как отповедь прощенья поутру,
Автосирены воют надо мною.
Разлука – это ивы на ветру,
Лохматые, с блестящей сединою.
И обличений горестный размах,
Когда не соглашаюсь покориться,
Когда вражда в нефритовых глазах
Взъерошенной надменной соколицы…
Сродни болезни разверстовка гроз,
И дождь, и град, и гром – тысячекратно.
И то, что нас расшвыривает врозь,
И засухе, и буре адекватно.
Всё выморено, ссохшись на корню,
Гремят литавры листьев тополиных.
Но как я всё земное прокляну,
Когда оно в чертах твоих любимых!
Новодевичий монастырь
А.О.
Потому я помню о тебе,
О твоей извечной худобе,
О глазах, что нежно светлосеры.
Выше стен и выше новых крыш
Монастырским отроком стоишь —
Без молитвы, без креста, без веры.
Вот приют, в каком ты в детстве жил,
Где корова бродит меж могил.
Дух капустный, ну, а цвет свекольный…
И под огороды занят сад,
И солдаты с бабами лежат
В белых закоулках колокольни.
Эта тишь, и эти соловьи,
И атеистической семьи
Жесткие советские запреты,
И церквей закрытых высота,
Что приводит к вере во Христа
До прочтенья Нового завета.
Здесь ты видел не сортир и склад,
А убор Ирининских палат
Под пасхальный благовест рассвета.
В эти храмы, даже не входя,
Ты крещен был радостью дождя,
Награжден страданьями поэта.
И доныне остаешься ты
Образом усталой доброты,
Русской доли в участи вселенской,
Хоть и предан до последних дней
Лишь партийной матери своей,
А не Божьей Матери Смоленской.
Быть женой блаженного нельзя,
Можно только в дочки да в друзья.
Ты не ту, наверно, выбрал в жены!
И погиб – кудрявый, молодой,
Лучевою мучимый бедой,
Безответной нежностью сожженный.
Ты хотел, мой несчастливый брат,
Душу вымыть, точно белый плат,
Чистотою жертвенной простлаться,
Вместе с жизнью навсегда отдать
Душу… Ради права всех прощать
И прозванья Божьего посланца.
2014
София Киевская
В линялых тренах, в серой бумазее
Туристы шли сюда и ротозеи,
И мы с тобой, влюбленные, вдвоём.
И все в соборе были, как в музее,
Собравшись в дождь под арочный проём.
Я думала о жизни – что жестока,
Но мозаичным золотом Востока
Нам всем сияла древняя стена,
Где Богородица так стройно одинока.
Мать-одиночка? В Киеве – весна…
Там ладана не жгли, и воск не капал,
И ни цветка не положили на пол,
Никто копейки лептой не принес,
И чей-то сын (о нас?) чуть слышно плакал,
Как незаконнорожденный Христос.
Богослуженья не было и хора,
И всех нас принял просто, без разбора
Трехнефный храм, но был он словно пуст.
Кто встал у солеи, кто у порога,
Но в храме мы не чувствовали Бога,
Молитвой общей не согрели уст.
В одной стране мы жили, но – не жили,
И, вставши рядом, были все чужие,
И вовсе не заметили с тобой,
Что время четверть века отзвонило
С тех пор, как в этом крае заменило
Кровавый флаг на желто-голубой.
И вот сегодня сердце замирает,
Когда кубы и баррели считают,
Планируют: давить или бомбить?
И новой болью мне сжимает сердце.
О Господи, ведь мы – единоверцы!
Хоть и забыли заповедь любить…
2000–2014
«Одинокий, идет по вагонам…»
Одинокий, идет по вагонам —
Вот, уже по вагонам пошли!
Костылей истерический гонор.
Инвалидной судьбины рубли…
Он брезентовой варежкой тычет,
В рукавицах, чтоб рук не казать,
И дают ему, ясно, не тыщи,
Торопливо отводят глаза.
Точно вижу увечного сына…
Этот, может, и выжил один,
А другие – в осенней полыни
Полегли средь украинских дынь…
Отчего, доброволец безногий,
Принимая полтинник и грош,
Ты меня оттесняешь с дороги,
И рубля моего не берешь?
Отчего же