страсти для бережной стирки и предсмертный роддом
виртуальные тёрки хакерский взлом вины
не узнаешь в лицо пиздец – увидишь его со спины
не успеешь подумать амба а меркнет чат
боевое искусство смерти
тутовый Твой нунчак
«на чётной стороне лото…»
на чётной стороне лото
ничком ладони
прикрой бочоночек а то
он в мёртвой зоне
а на нечётном бережку —
игра на вылет:
рука потянется к мешку
и душу вынет
Меж этой землей и небесной…
Сергей Пагын
Родился в 1969 году. Живет в городе Единцы (Молдова). Филолог. Выпускник педагогического института. Автор пяти книг стихотворений: «Обретения» (2002), «Прогулка в ноябре» (2005), «Сверчок в радиоприёмнике» (2008), «Перед снегом» (2012), «Просто жизнь» (2017). Финалист и дипломант Международного поэтического конкурса имени Н. С. Гумилева «Заблудившийся трамвай» (2010). Лауреат премии «Молодой Петербург» (2011). Победитель Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира» в номинации «Неоставленная страна» (Бельгия, 2012/2013). Член Ассоциации русских писателей Республики Молдова.
«В стихах Сергея Пагына много зыбкой, прозрачной акварели. Много снега и живых звуков природы: вот легкое дрожанье новорожденных листьев, вот шуршание – опавших, отчетливое бельканто невидимого в лесу ручья, однотонный звук застывших в воздухе стрекоз. И много вещественного, но неуловимого. Глина и вода. Лоскутное и шерстяное. Мед на пальце и варежка в снегу. Музыка и слово. Мне хочется, чтобы читатель запомнил этот новый голос, негромкий, неспешный, ненавязчивый.»
Надежда Кондакова, поэт, редактор
«Пили водку, уточку кормили…»
Пили водку, уточку кормили —
хлебный мякиш ей кидали в пруд.
Не спеша, о разном говорили,
поднимая изредка сосуд,
чтоб налить и глянуть – много ль, мало
огненных внутри осталось сил…
Стрекоза у берега летала,
словно кто-то палочкой водил
маленькой, голубенькой, волшебной,
спрятавшись в воздушной глубине,
сотворяя в тишине полдневной
чудо, не явившееся мне.
«Вот облако в озере гладком стоит…»
Вот облако в озере гладком стоит
и слушает иволги пенье.
И легче травинки серебряной быт
в прозрачное это мгновенье.
И пёрышко – белая, тонкая тень,
в лазури застыв бестелесной,
для взгляда живого – опора, ступень
меж этой землёй и небесной.
«Пройдя по жизни больше половины…»
Пройдя по жизни больше половины,
я не познал ни облака, ни глины,
живя ещё меж небом и землёй.
И вижу только вскользь и мимоходом
как погружает в молодую воду
ладонь ветла прозрачною весной,
как стриж летит, и длится взрыв черешни
белёсый, нежный – это воздух вешний
из тёмной кроны выдернул кольцо…
И пусть в душе то радость, то тревога,
в мои глаза печально смотрит Бога
большое неотступное лицо.
«Жили-были, не тужили…»
Жили-были, не тужили,
песни пели, небом были
золотистым иногда…
Стали памятью и тенью,
да кладбищенской сиренью,
стали – глина и вода.
Ангел с горочки спустился,
в чудный пламень обратился,
озарил незримый лес.
Тётя Галя с дядей Сеней
по листве идут осенней
тропкой в сторону небес.
«Что человеку осеннему надо?..»
Что человеку осеннему надо?
Света немного из голого сада,
нежности тёмной,
тепла —
можно печного, а можно людского,
можно лоскутного и шерстяного,
чтобы тихонько текла
жизнь в ожидании первого снега,
чтобы смотреть, как стремится с разбега
лист залететь на окно,
кружит, прощаясь, скворчиная стая,
и в мутноватой бутыли, играя,
в трубочку дышит вино,
и за оградой приятель твой грустный
к дому идёт между скирд кукурузных,
к белящей стену жене…
Что человеку осеннему надо?
Света немного из голого сада,
сладкого снега во сне.
«Ты говоришь: Мороз…»
Ты говоришь: «Мороз.
И нужно над подвалом
продушину закрыть,
и лук в сарай убрать…».
Как сладко и темно под старым одеялом
и грушам золотым, и луковицам спать!
И думается мне, что вещи и растенья,
обычные слова и плач ночной, и смех
невидимые нам отбрасывают тени
куда-то вверх.
И тени всё растут – зима им не помеха,
светлеют и поют, и обретают вес.
И ширится для нас продушина, прореха
в стене небес.
«В самих себе мы – дикая вода…»
В самих себе мы – дикая вода,
не знающая музыки и слова.
Над нею жизнь проходит без следа,
без всякого прибытка и улова.
Она нема, она глуха, как сон,
по ней скользят событья-водомерки.
И если мир в ней как-то отражён,
то это просто судорога ветки
и всплеск огня, и детский влажный рот,
скользнувший над, смеющийся, и снова
приходит смерть – и тут вода встаёт,
перетекая в музыку и слово.
«И в слово лёгкое вместишь ты напоследок…»
И в слово лёгкое вместишь ты напоследок
косматый промельк придорожных веток,
на пальце мёд и варежку в снегу…
Куда-то вдаль над местностью печальной
оно плывёт ладьёю погребальной,
а ты в траве сидишь на берегу.
Но будет день и будет ночь кривая,
и ты пойдёшь, пути не разбирая,
водой ли, глиной, воздухом во мгле.
А там зима растёт из рукавицы,
и снег встаёт, и вспорх синичий длится,
и твёрдый мёд сияет на столе.
«Небо плачет человеком…»