«Дотронешься до альвеол – и вот…»
Дотронешься до альвеол – и вот
Огромный мир, пульсирующий прочно,
В тебе проснётся – воздухом широт
Продует сердцевины кровоточин,
И в слякотных пустотах бытия,
Где Бог и ветер суть одно и то же,
Себя найдешь – и выйдешь за поля —
В просвет нехоженый и неотложный.
«Писать, короче, надоело…»
Писать, короче, надоело
На элегический манер.
Заняться бы каким-то делом —
Пойти в портные, например,
А лучше – в дворники: до ночи
Мести отчаянной метлой
И думать: мир хоть и не очень,
Но всё же – не совсем плохой:
Немного грубый, в меру грязный,
Чуть-чуть похожий на сортир,
А уберёшь – и как-то сразу
Такой приличный Божий мир,
И ты в нём – тоже ничего так:
Стоишь себе, под нос метёшь
И, в общем-то, на идиота
Как будто даже не похож.
«Когда на себя посмотришь, «в конце концов…»
Когда на себя посмотришь, «в конце концов,
Каким некрасивым стало мое лицо», —
Подумаешь, и под глазами темным-темно.
Потом отвернёшься от зеркала – в окно.
В окне ничего не меняется: лопухи
Врастают в заборные трещины и позвонки,
Грядки стоят, как вкопанные, – с цветами.
Когда-то всё это будет твоими стихами.
Скажешь: «Беда и вовсе невелика:
Я – человек, вместилище языка,
Времени, всевозможных причин и следствий.
Комната с видом на лето – моё наследство».
Если ты выйдешь весь, то прольёшься звуком,
Станешь на миг светлым Господним слухом,
Бабочкой-невеличкой в Его руке,
Солнечным ветерком, огоньком вдалеке.
«Перелистаешь дни и выпорхнешь из плена…»
Перелистаешь дни и выпорхнешь из плена
Сухих календарей, настраивая слух.
И пару-тройку строк уронишь – и мгновенно
Вернёшься в бытие, где тишина и звук —
Все переплетено и воедино слито.
И нет ни времени для горя, ни причин.
И так останешься – твердить свою молитву
Скупую. И когда она горчит,
То на душе куда светлей и слаще,
Куда бессмертнее и ближе до небес.
И сам себя воистину обрящешь.
И вымолвишь: воистину воскрес.
«Не знаю, что ты расскажешь…»
Не знаю, что ты расскажешь.
Не знаю, что пропоешь.
В мире, большом и влажном,
Плавает рыба-ложь —
С кусачими плавниками,
С трезубцем вместо хвоста.
А ты говоришь стихами.
Светится в них Красота.
И вся эта наша прозрачность —
По струнам бежать налегке,
Как будто пошёл наудачу
Бога искать в трухе.
И даже нашёл. И заплакал,
Когда остыла зола, —
После войны в Ираке,
После всякого зла.
Нашел в такой глухомани,
Куда не заходят волхвы,
Где ангелы не шалманят,
Где нет никакой синевы
И где ничего не расскажешь
Про чью-то основу основ.
Где если и станет страшно,
То только от собственных слов.
Рембрандт
И вот зима. И вот зима настала.
И вот зима настала: Боже мой.
Короткий свет Казанского вокзала.
Дверь тамбура, заляпанная тьмой.
И только вспышки: ангелы играют
В такую беспощадную пургу,
Где то и дело за кого-то умирают
И тут же воскресают на бегу.
Так думаешь: почти необратимы
Последствия сырой густой зимы,
Поскольку ангелы живут в картинах —
На линии, где свет растет из тьмы.
Так чувствуешь себя, когда за ними
Идёшь один – то в горе, то в любви,
Когда на всё как будто не своими
Глазами смотришь, полными земли.
«Снова – поля да склоны…»
Снова – поля да склоны,
Словно сбиваешься с ног.
Лето в окне вагона.
Мир – до чего высок.
Боже, куда я еду,
Как это всё объяснить? —
Праздновать ли победу
Или любовь хоронить?
Так вот забудешься всуе,
Падаешь в сон-траву.
Слишком легко рифмую.
Слишком беспечно живу.
Ходят во мне деревья,
Стонут во мне провода,
И отступает время —
Кажется, что навсегда.
Кажется, долго я буду
Ехать, скрипеть пером,
Верить в какое-то чудо,
Чуять его нутром,
Плыть под звездой Водолея,
Чёрную штопать дыру.
Будто бы не постарею.
Будто и не умру.
«Когда глаза становятся прозрачней…»
Когда глаза становятся прозрачней
Воды и неба, то в картинной галерее
Ты замираешь у полотен Босха
И Брейгеля и говоришь Ван Гогу:
«Прости меня, – и далее по тексту,
Который выше этих самых строк, —
За то, что я помочь тебе не смог», —
Поскольку жизнь – огромное смотренье
И всякий профиль – это угол зренья,
Сплошная сумма темноты и света,
Но, знаешь, рано быть тебе поэтом.
Ещё ходи, слова ищи в траве,
Свои переиначивай пределы,
Единый спектр раскладывай на две
Большие части, ибо чёрно-белый
Глядится мир в открытое окно —
Глубоким первородным потрясеньем
И звёздное расшатанное дно
Сквозит в любом твоём стихотворенье.
И, значит, можешь всё преодолеть —
И злую жизнь, и никакую