и краткой их жизни секрет.
Рисуй эти взгорья и рощи,
и церковь за полем вдали…
Рисуй и сложнее, и проще,
как хочешь, хоть в стиле Дали.
Прохладно сегодня от ветра
и листья срывает взашей,
но ты не дождешься ответа
на смену лесных рубежей.
На смуту, царящую рядом
и ту, что летит за окном…
Душа не отравлена ядом,
хоть дело, конечно, не в том.
«На полустанке где-то…»
В. Карепову
На полустанке где-то,
полнясь виной и светом,
поезд мелькнет кометой,
словно прощаясь с летом,
вдетый иголки мимо…
Небо России в проседь —
мило или не мило —
разом уходит в осень.
Вместе с листвой сгорая,
ветер взметнется яро,
музыкой пробирая.
Но, не раскрыв футляра,
скрипка смолчит из мести…
А тишина пуглива —
встанет с природой вместе
лишь на струне надрыва…
На полустанке где-то,
скажешь с усмешкой скрытой:
– Это моя планета
с горькой своей планидой.
Индейское лето
Явились последние сроки
под самый конец сентября,
и канут немногие строки
в пространство, как листья, паря.
Пора благодатного царства,
индейского лета дымок,
признаний пора и бунтарства,
тому, кто открыться не мог.
Тому, кто и чувств бескорыстье
поймал, как мечту, – на лету.
И сами срываются листья,
а все перелески в цвету.
Кто понял и свет откровенья,
как женского сердца урок…
Уходят души огорченья
в назначенный временем срок.
И сладкая горечь калины
в пресветлый осенний денек —
как фон для неброской картины,
где дышит костра огонек.
А все, что сказалось и спелось,
и все, что ушло, оскорбя,
как ягоды поздняя спелость
лишь в самом конце сентября.
Мальчик со скрипкой
Не сопрягается со сценой,
но поднимается со дна,
морозной застывая пеной,
блокадной музыки волна.
Картина остается с краю —
художник живо приоткрыл
подростка на подлете к раю
со скрипкой малой вместо крыл.
А он играет, он играет,
и в каждом выдохе смычка
холодный быт перегорает,
и жизни бечева – прочна.
Но как кошмар, опять рождает
блокада по листку – дневник,
а музыка преображает
и светом наполняет лик.
Пытается нашарить что-то
упорный луч прожекторов,
десант невидимого флота
вошел под облака покров…
И снова скрипка, изнывая,
у смерти вымолит кредит,
а мальчик, жизнь не узнавая,
в пространство зимнее летит.
Бадминтон
Вот мерзлый воланчик,
застывший в игре…
А был ли тот мальчик,
что жил во дворе?
С подругой встречаясь,
не часто – вот так…
Воланчик, как завязь
любви и утрат.
Здесь было начало
и школьная медь,
а что прозвучало,
не явится впредь.
Монеткой застряло,
ландринкой горчит
и сквозь одеяло
мотивчик скворчит.
Ракетки мелькают,
как лапки котят,
и где-нибудь с краю
улыбки летят.
Пластмасса волана
вся втоптана в грязь,
подснежная рана
означила связь
с тем образом детства
в последней игре…
И трудно согреться
уже в ноябре.
Царство жеста
Если действо карнавала
средь распутицы земной
вас немного взволновало,
то последуйте за мной.
Можно въехать на верблюде,
хоть концы недалеки.
Разговаривают люди,
как порхают мотыльки.
Присмотритесь, царство жеста,
речи спорой беготня.
Из того ли сделан теста,
чтоб понять их за полдня?
Театральное обличье
и движений чистота…
Обучаясь ноте птичьей,
не скажите – глухота.
Здесь в рисунке легком жеста
веет света благодать
и тому отыщешь место,
что в словах не передать.
Эмиграция
1
В этой призрачной фракции,
населяющей высь,
от России до Франции
облака собрались.
Стародавнее кладбище
на чужой стороне,
а для облака – пастбище,
где гуляется вне
многолюдного города
и скопления крыш.
Эмиграция смолота,
и не нужен Париж.
Столько лет неосознанно
ностальгия цвела
в тех стихах, как бы созданных
мановеньем жезла.
Столь прозрачных, настоянных
разнотравьем степей
и по времени стоящих
лучших всех степеней.
2
Все идут пилигримами
эти тучи рядком
и становятся зримыми,
словно мысли излом.
Над могилою Бунина,
над могилами тех,
чья словесная уния —
горькой жизни успех.
От летящего облака
в набежавшую тень
вдруг прольется от облика
их родных деревень.
Скоротечною вечностью
этот сумрак разлит,
словно ветви отечества
среди мраморных плит.
Давний костёр
Искры взлетевшая малость,
как силуэтный портрет…
Что-то опять разгоралось
в неутоленном костре.
Но впечатленье мгновенно,
предощущеньем пути,
в огненной этой вселенной
места себе не найти.
Что-то туманное мнилось
и разгоралось в золе,
словно мечта