Всё станцует, подытожит,
подытожит и спасёт.
Офелия
Офелия гибла и пела.
Чего ты добился, дурак?
Потом – выносящие тело.
Потом – только silence и мрак.
Офелия, небо свинцово,
и, пачкая светлый родник,
прорвался и дела и слова
созревшей Европы гнойник.
Девчонку не сложно ухлопать.
А что остаётся взамен?
Ложится тяжёлая копоть
на тёмные простыни стен.
Ложится хозяйкой, а значит,
коснись – и прилипнет ладонь.
Но ту, что по детскому плачет,
ладошкою этой не тронь.
Она проплывает всё там же,
всё тот же мерцающий труп,
по датской речушке и даже
дворами хрущоб и халуп.
Халва и вино
Наташе
Ах, Эривань-Ереван,
ты, наверное, Кана.
Полон стеклянный стакан
пряным туманом.
Ты мне до края налей,
и до последних
спой араратских зверей
в нашенских бреднях.
Боже, как спело оно —
сердце граната.
Хочешь вот это вино,
девочка Ната?
Боже, вино и халва —
нежность и гений.
Губы, глаза и слова.
Кости коленей
я поцелую во сне —
нежные грани.
Всё – только тени на дне
дня Эривани.
Здравствуйте, господин Гоген
1
Ольха за сараем
и солнцу сиять.
Что я умираю,
мне сложно понять.
Вот так – ежечасно,
в теченье минут.
А может, напрасно
так это зовут.
В теченье событий,
в давление стен —
всё ближе Таити.
– Ну, здравствуй, Гоген!
2
Вот снег идёт, шурша,
и кажется так ясно —
бессмертная душа
бессмертна не напрасно.
А смерти в мире нет.
Какая смерть, простите?
Есть только белый свет
на вербе и раките.
Свеченье тишины —
Гоген, Таити, зори,
висящие штаны,
ворона на заборе.
Крик
Наташе
Цвет – есть критерий крика.
Ночь или день – не в счёт.
Если кричит земляника,
значит – она растёт.
Крик – есть критерий Бога.
Тихий и долгий крик.
Это зовёт Он Ван Гога.
Это скучает Старик.
Башмаки шахтёра, Боринаж
Много гвоздиков из стали.
У меня вопрос такой:
вы устали? Вы устали.
Пусть приснится вам покой.
Эти гвоздики-ресницы.
Вы – глаза. Устали вы.
Пусть вам снится небо, птицы
в небе, полном синевы.
Брат
Царствия Божия олухи…
Что остаётся потом?
Мне остаются подсолнухи,
воздух, хватаемый ртом.
Ирисы синие. Губы —
в общем, опять синева.
И, почему-то не любы,
сохнут, как вещи, слова.
Словно рубаха Ван Гога,
словно Гогена штаны.
Много мне надо, так много —
воздуха и тишины.
Надо весны и заката —
пены багровых дрожжей.
Воздуха! Воздуха! Брата!
Пьяного брата бомжей.
Возле Эдессы
В степи мои слова,
как лошадиный череп.
Растёт сквозь них трава
и прорастает через.
Какой-то человек —
жара, ковыль и лето —
увидит – из-под век
травы седого цвета
глядят почти глаза,
глядят почти знакомо,
течёт почти слеза
бегущим насекомым.
Тишина
Олегу Т.
Я никого не примеряю
на эти бедные стихи.
Я просто тихо умираю,
и хорошо, что дни тихи.
Что тише дней – одни закаты.
И что расплата тишиной —
одна возможная расплата
для пролетевших надо мной.
Да будет так. Скандал Гогена
мне не поднять, кишка тонка.
Но у Гогена, несомненно,
тиха могучая рука.
Почти Роберт Льюис
Наташе
Про вереск надо сжато.
Сейчас я так могу.
Больничная палата
и птицы на снегу.
И я могу про это,
и я могу про то,
что в кланового цвета
одета ты пальто.
А пустошь за больницей.
Там бомж тебе нальёт
за очи и ресницы
свой вересковый мёд.
И может быть, заплачет,
и мы его поймём —
в тот раз была удача
с шотландским королём.
Нирвана
Моим дорогим
Чтоб увидать нирвану,
не ходишь далеко.
За яблоком Сезанна,
Ван Гога молоком.
А то – лежишь в постели,
от боли ни гу-гу,
с нирваной рядом – ели,
ворона на снегу.
Анастасия Андреева
Стихотворения
Родилась в 1973 г. в Ленинграде, с 2004 г. живет в Бельгии (Брюссель). До эмиграции была сотрудником Ленинградского зоопарка, работала менеджером рок-групп, заместителем директора в научно-коммерческой фирме, переводчиком в русско-голландской компании; в Бельгии некоторое время работала консультантом по русскому языку на фламандском телевидении. Сейчас занимается переводами современной фламандской поэзии на русский язык. Член редколлегии литературно-публицистического журнала «Эмигрантская лира». Основные публикации: «Крещатик», «Плавучий мост», «Слово/Word», «Этажи», «Волга», «Новая Юность».
«изучаешь слов отчаянье…»
изучаешь слов отчаянье
распознав их птичий ряд
будет сладким бормотание
если дети крепко спят
город все еще дурачится
долетает с улиц гам
ночь ползет