На этот раз прочно, не так, для стиха, а буквально.
Выронил поэтические вожжи,
И стих – будто гроб повапленный.
Небеса, блистающие безразличьем льдин,
Смотрят спокойно, уравновешенно,
Им – ну – что ж,
что только я один
Остановился взглядом умопомешанного.
Он бы пришел и просто,
Вонзаясь глазами,
Мускулами застыв,
Смотрел бы, срастаясь с чугунными перилами моста,
На строящийся город
с этой относительной высоты.
Теперь самое время жить, —
Каждый день – новые рекорды и метки,
Авось успел бы голову размозжить
Потом, к концу пятилетки.
Густо растут столбы
Новых дорог,
уверенно работают прессы и краны…
Любовная лодка разбилась о быт,
По-моему, слишком рано!
Моя любовь несет меня – держись!
Фарватер расчищен… Жизнь приказывает —
Будь стойким!
Рад стараться, товарищ Жизнь,
На любом участке стройки.
Мой стих конденсированных футуристских кровей
Выстоит под пулями и под градом,
Тем более, что небо от стройки становится багровей…
Но мне было уверенней, когда ты рядом!
«Спишь, дышишь, ходишь…»
Спишь, дышишь, ходишь,
Пишешь, работаешь, отдыхаешь,
Гуляешь, ешь, поёшь,
Лежишь, говоришь, читаешь;
Колыбель колыбаешь, дитя баюкая,
Хлопочешь, бранишься, рвешься,
В уютном спокойствии пребываешь —
Все так:
Неизменно люба, любима, знакома,
Ощущаема, осязаема, незнакома,
Желанна, неизведана, как в первый день,
Полтретья года тому назад.
Так почему же?
Мне грустно, может быть, потому,
Что не пишет жена,
Или, может быть, потому что в Берлине
Арестован известный поэт
Генрих Гейне —
Его сняли с высокого постамента
И под охраной штурмовиков
Отвели в полицай-президиум;
А может быть, и потому, что травы пожухли
И журавли готовятся к лёту.
Их длинный, пронзительный треугольник
Сегодня долбил картофель
На поле колхоза Rot Front.
Это от моего окна
Не более полутора километров,
Если прямо пересечь Кию,
Но я этого не могу сделать:
Крыльев у меня нет,
А лодки и обласки
Улетели на ловлю
Знаменитой сибирской нельмы.
«Когда меня хоронили…»
Когда меня хоронили,
Я без просыпу пил,
Отбить чтоб запах гнили,
Несущийся из могил…
Но четверть, должно быть, шестая
Меня свалила с ног,
И я побрел, шатаясь,
Ноздрями ловя дымок…
Я брел брюхатой коровой
Хмуро – кого боднуть?
И нос мой – фонарь багровый —
Мне ярко освещал путь…
«Я сам натешу досок на гроб…»
Я сам натешу досок на гроб,
Сам выкопаю могилу,
Лежать удобней было чтоб
На кладбище унылом!
Я посажу вокруг сирень —
Цвети и благоухай!
Я захвачу с собой свирель
Максима-пастуха.
И когда надоест лежать
В сгустившейся темноте,
Я стану весело свистать
И развлекаться тем!
И в ночь, когда зацветут леса,
Чтоб повидаться со мной,
Сойдутся мертвецы плясать
Под ласковой луной.
«В решетку солнышко разграфленó…»
В решетку солнышко разграфленó,
И потому так душно и темно,
И потому в глазах такая муть,
И хочется поверх тоски взглянуть
В лицо весны, такой большой и теплой,
Сверкающей на кирпичах и стеклах;
И хочется глаза открыть как можно шире,
Чтоб увидать, как все свежеет в мире:
Как крепнут мускулы, как набухают почки,
Как на дворах резвится детвора,
Как, разговаривая, идут трактора,
Распахивая впадины и кочки.
Я вышел бы, как прежде, на крыльцо,
Чтоб ветер брызнул дождиком в лицо,
Чтобы обжег скользящий с синих круч
Отточенный звонкоголосый луч.
Но ветра нет, и душно, и темно,
Откуда он пробьется, звонкий луч-то,
Сквозь этот мрак тяжелый,
потому что
В решетку солнышко разграфлено.
«Бьется в стекла тишина…»
Бьется в стекла тишина,
Как сова крылом разбитым…
Глубина и вышина
Мною намертво забыты!
Я гляжу, забившись в угол,
Хмуро, словно с облаков:
На пространстве бледном луга
Дремлют сумерки богов.
Им осталось петь и плакать…
Ветер, по площадке снуй!
Значит, осень, значит, слякоть,
Значит, хочется заснуть!
Из поэмы «Луга»
Губаны, подкопытники, дуньки —
Как их только не кличут!
Неуклюжие,
Темно-коричневые,
Как на вате,
Мясистые,
Будто добрые губы коней,
Разместятся в копытинах,
По кустам,
А порой
Прямо на луг, в канаву,
Или как будто купаться
Столпились у самой воды
Заболоченной речки…
Мочанок – волнушками их величают,
Нежно-розовый пух
И горчайший, как самая горькая боль,
Белый сок молока,
Их убьют, отваривши рассолом,
И тогда только станут они
На закуску готовы…
Их собрат, подрябиновик
Темно-темно-зеленый,
Мохнатый,
Что в рассоле будет нарядно-лиловым.
Грузды – я их знаю 15 сортов:
То грузны, как саксонский старинный фарфор,
То нежнее мейсенского,
Ломкий,
То такой, что и пальцем не тронь:
Тронешь – метиной синей зажжется.
Дуплянки холодные,
Влажные, будто
Из воды вынимаешь их,
А не из трав.
Рыжик оранжевый, нежный
Интеллигент…
Луговые опенки,
Чей корень дуплист и