скромные очерчены наделы,
выход к морю папоротником редким
в спину мне глядит осиротело,
то-то дует там сквозит и брешет,
то-то зелень пыльная размыта,
сбита с краю – контур ищет трещин,
ищет женщин кисть для колорита,
вот одна приехала и новой
шляпкой машет, пьёт, ложится поздно…
ви́шневый – нет всё-таки вишнёвый —
растворён топографом и роздан,
страшное, люблю в твоем кошмаре
распознать округлости в квадрате,
пронести как дикий каллигари
белый свет от черной благодати,
завернуть в фольгу его и пластик,
сохранить как мамину камею,
атом распадается на части
речи в неделимом апогее.
«Наш отель в Лиссабоне мы выбирали в центре…»
Наш отель в Лиссабоне мы выбирали в центре,
Оказалось, в центре это кромешный мрак —
Все трамваи мира ночью грохочут в сцепке,
Все подростки мира fuck и орут им fuck,
Ни заснуть ни выспаться ни проветрить,
Чаек рыночных травленый пересвист,
Все девицы мира в нижней дают таверне,
Все таксисты мира курят как наш таксист —
Лишь без четверти встать – на плечах золотая дымка,
Вправо глянуть, серый увидеть край
океана и остолбенеть – кретинка!
Завтра ж музыкой станет всё —
И трамвай трамвай.
«По лесистой дороге – наверно, снимали в Таллинне —…»
По лесистой дороге – наверно, снимали в Таллинне —
Непонятной марки едет автомобиль,
А вокруг никого – ты лежишь, у тебя воспалились миндалины,
Черно-белое облако – еще никакой не стиль.
Без особых эффектов взрывается всё в кювете,
Но герой выползает наружу – кровь и пар изо рта,
А вокруг хоть умри – ни одного свидетеля,
Но зато чистота и ясность, ясность и чистота,
И понятно же, девочки, чем ты ни занимайся,
Всё твое глубоко личное воплотится в простых вещах
Пока на ветру закуривает Регимантас Адомайтис
Пока Юозас Будрайтис поднимает воротник плаща.
Борис Пейгин
Победившие ножницы
Родился в 1988 г. в гор. Северск Томской обл., мать – психолог, психотерапевт, отец – д. ф.-м. н., профессор Томского государственного университета. Литературой начал заниматься в 14 лет, учился у А. Р. Рубана (1955–2015). Окончил Гимназию № 55 г. Томска, Юридический институт Томского государственного университета (2010), по специальности – юрист. Сменил много профессий, был грузчиком, официантом, таксистом, проводником багажного вагона, курьером, расклейщиком объявлений и т. п., подрабатывал случайными юридическими заработками, много путешествовал автостопом. В настоящее время – адвокат. Пишу стихи и прозу. Шорт-лист премии «Дебют» (2010), лауреат Премии губернатора Томской области (2016).
L&M
Я знал твои черты в домах конструктивистских,
И в силуэтах труб, и в оголовках шахт.
Так пахнет торфяной охряно-ржавый виски,
Так ёкает в груди, когда объявлен шах,
Так зреют за столом пустые разговоры,
Так падают огни с седьмого этажа,
Так запоздалый гость не прокрадётся вором,
И так свербит в ногах, что просятся бежать;
Так радугой блестит засвеченная плёнка,
Так в небе городском нет ни одной звезды
В дымах далёкой ГРЭС, под облачной клеёнкой,
Так время мчится вскачь, как Сивка без узды.
Четырнадцать часов прошли почти навылет —
Я не сошёл с ума, и с рельсов не сошёл.
Настанет новый день, и виски будет вылит.
Прости меня за то, в чём не был я смешон.
Я знал твои черты в домах конструктивистских,
В пыли обочин трасс и в смоге городов,
В чужих путях домой, неясных и неблизких,
Во всём, на что смотрел, во всём, на что готов.
…с утра заладил дождь, и стартер неисправен,
Похмелье из ружья стреляет по вискам.
Я знал тебя во всём, чему я не был равен,
И в том, что вдруг нашёл, хотя и не искал.
«Очень много, быть может, тысячу лет спустя…»
Очень много, быть может, тысячу лет спустя,
Станет вдруг возможным попасться в сети знакомых улиц,
И привиться жилой на городских костях,
На бревенчатых стенах, что дремлют, слегка ссутулясь.
Через низкую облачность этот город не видит Бог,
И дожди на него насылает почти вслепую,
И теперь наступает ночь, и город впотьмах оглох,
И его не дозваться, сквозь морось бредя скупую,
И воды не испить с отсутствующего лица.
Вот, прищуря глаза, любой подтвердит учёный —
Ни в какой парадигме сей город не описать,
Нетождественный сам себе, сам на себя обречённый.
Только я не учёный, и к чёрту, стало быть, диамат,
Эту методологию всю, и тезис, и антитезис;
Пусть Затеевский на сторонах своих другие взрастил дома,
Но вдоль них по утрам всё так же гуляет его Лахезис.
И на месте стоя, хочется задышать,
Только поры на коже забились зловонным салом,
Из раздутых ноздрей-колодцев испаряется, бьёт душа —
Что же, Господи Боже, с воздухом этим стало?
Город спит, недвижимый, и по его спине,
Иссечённой крест-накрест асфальтовыми ремнями,
Бродят духи нечистые, не исходя в свиней,
И по нервам его проводов кочуют от ямы к яме.
В этот город возможно прийти, а выйти никак нельзя —
Ни верхом, ни пешком, ни по воздуху, тут хоть тресни.
Он лежит, сам собою в тугие объятья взят,
Догнивает в сыром ноябре под трамвайные песни.
«Под косогором, на ковре огней химкомбината…»
Под косогором, на ковре огней химкомбината,
Где пламя факельных цветов сжирает синтез-газ,
Любой расскажет во Христе, что так ему и надо,
И воды Стикса утаят колодцы теплотрасс.
И