Побег
Холодновато сегодня для первого мартобря,
поставим на тридцать второе остатки свободы,
смотри, как мормышка играет, и мелкая рябь
заманивает в облаков подсинённые воды,
где чисто, светло и, наверное, неглубоко —
по грудь, но скорей – по колено.
Стоять бы там с удочкой, радовать местный Рыбком,
и всех наградить поименно.
Расследовать тяжбу кота с бедолагой стрижом,
кричат, что крылатые оба, но и ветерок —
себе на уме, не разрежешь ножом,
мечом не разрубишь. Отправим его на восток.
Дел – уйма; закончить, пока не вернулась луна —
хозяйка с повесткой оттуда, что срок
аренды истёк, и наша обитель должна
опустеть, и пора нам дырявый носок
заштопать. Ведь было потеряно лет
сквозь дыры немерено, только об этом
не стоит жалеть, давно недолёт-перелёт
задуман усталым поэтом.
«Я приснилась тебе почему-то в красном халате…»
маме
Я приснилась тебе почему-то в красном халате,
но очень кстати,
ты и так собиралась меня позвать, назвала по имени,
извини меня,
прости, что объяснять – я была в бегах, на работе,
что-то в этом роде,
и не услышала, не ответила, не подошла, не поцеловала,
вообще не подозревала,
что отдаляясь делаются ближе,
что время слижет
горечь, и непоправимое, оставаясь тем, что нельзя поправить,
перемелется, и тогда ведь
будет мука – для сырников, счастья, кабачковых блинчиков – не
эльдорадо,
но не много и надо.
«Крутолобые сегодня облака…»
Крутолобые сегодня облака
Смотрят в озеро и видят молоко,
Их младенческому взгляду не солгать,
И ручаться тоже нелегко.
Вижу белый свадебный венок
На зелёных кронах кучевых,
Голубой бездонный потолок,
Ангелов его сторожевых.
Поднимай стропила, улица,
Взор – горЕ и душу вверх!
Растворяй ворота и сердца,
Входит осень с Тем, кто выше всех.
«Так и пребуду собирателем крох…»
Так и пребуду собирателем крох,
думая, что божественные, но, когда
знала бы точно, не нагнулась лишний раз, а трёх —
разовое питание маном – чем не страда.
Падают жёлуди, гуси в зацветшем пруду
славно живут, полюбили зелёный компот,
как тут не радоваться, хоть и несёшь ерунду,
вот у воробышков – третий за лето приплод.
Жарким ли шёпотом, или дежурным кивком:
– физкульт-привет тебе, душноватый июль.
Сколько осталось – в зобу благодарности ком —
строгих не спросишь неторопливых бабуль,
им-то что – прядут разговор, тянется нить…
Скачет воробышек, крошки клюёт для ребят,
небо за тучами, синего хочется, хочется пить,
выпью воды, а в зените цикады звенят.
«Утро в сентябре холодное с непривычки…»
Утро в сентябре холодное с непривычки
После жаркого лета, но, как костер от спички,
Разгорается солнце и уже скучаем по тучке.
Ястреб кружится над гнездом опустевшим,
Над забывшей дымить трубой, которой украшен здешний
Пригородный пейзаж – это его издержки.
Отговорил фейсбук о путче и героизме,
Дальше катится колесо, и в осенней призме
Те же сверкают, преломляются и дробятся жизни.
Стоит остановиться думать о Боге,
Он покидает нас посреди дороги
В прямом и в переносном смысле, щадя немногих.
«Заката не получилось, туман поозорничал…»
Заката не получилось, туман поозорничал,
Молчанье явило милость, и то, как ты в нём молчал,
Не жалило, не болело, короче, не шло вразрез,
Казалось обычным делом, как озеро, осень, лес.
С такой же заботой щедрой, с порукою круговой,
И не разгадать кто предал, а кто отпустил конвой.
«Проза жизни, оставим её в покое…»
Проза жизни, оставим её в покое,
eсть ли в ней поэзия, и на кой ей
oна, и какая ещё струна, oкромя гитарной,
oтзовётся на вой неотложки или пожарной…
Если угодно, оды плети обеду, кастрюле – стансы,
всё равно им будут милей романсы,
разлагающие, как призма,
белый свет до пестроты трюизма,
празднично-гибельного. Защита
спелась с обвинением, шито-крыто.
Собирая граблями листья, вскрывая вены,
можно быть вдохновенным, но проще – обыкновенным.
Проза жизни умеет, не написав сонета,
постоять за себя, дать сдачи, не дав ответа.
«Научи меня, вечность, детским своим приколам…»
Научи меня, вечность, детским своим приколам,
времени круг не вмещает квадрат пространства,
нынче важно к течениям принадлежать и школам,
а без этого ни семьи тебе, ни гражданства,
спой-ка песню, птичка, подразни птицелова,
дай присвистну и я неумело, чаще
мы хотим себе слушателя глухого,
безразличного, как ручей журчащий,
не похвалит, зато напоит, в жару – остудит,
раскидает папоротника линованные бумаги
там, где сосны любят, пролески судят,
и полощут горло дождём овраги.
Колыбельная
Боль рассыпалась, не хочет сходиться в точку,
не хочет, чтобы её поймали в ладонь, как птичку,
и отпустили. Никто не спросит —
где болит? Боль качнётся внутри и бросит
гирьку в затылок. Тогда, как в часах кукушка,
я прохриплю: ку-ку, ку-ку – в темноту, в подушку —
ку-ку – не в такт, не мелодично, без ритма и метра,
если ты слышишь меня, я почти бессмертна,
подыши, подуй мне в ключицу, в основание шеи.