Ты замужем, и я женат,
И ничего у нас не будет.
И в том никто не виноват:
Ни время, ни судьба, ни люди.
И в том, что нас бросает в дрожь
По милости внезапной страсти,
Помимо нас, виновен дождь,
С промозглой высоты летящий.
«Эта женщина так молода…»
Эта женщина так молода,
Обладает таким обаяньем,
Что в свои отставные года
Я смотрю на неё с покаяньем.
С бескорыстной и смутной тоской,
Что на жизненной долгой дороге,
Я, наверно, ни разу такой
Не испытывал нежной тревоги.
«Созидатель и урка…»
Созидатель и урка,
Клептоман и солдат,
На костях Петербурга
Ты стоишь, Ленинград.
Под сурдинку баталий
И помпезный бедлам
Долго жить приказали:
Гумилёв, Мандельштам.
О, как ты деловито
Выдавал за врагов
Золотую элиту
Петроградских углов.
Выдворял из отчизны,
Выбивал из гнезда,
И не часто при жизни
Возвращал их сюда.
Сам себя объегоря,
Ты живёшь, как во сне,
Город славы и горя,
Мученик на коне.
Ядвиге Витриченко
На Николо-Хованском погосте
Моя бедная тёща лежит:
Раз в полгода стремительным гостем
Совершаю печальный визит.
На могиле цветы поливаю
И бурьян выдираю дотла…
Может, только сейчас понимаю,
Кем она в этой жизни была
Для семьи и меня, обормота,
Что дерзил ей на каждом шагу…
Ты прости меня, тёща, да что там —
Сам себя я простить не могу.
Не любила болтать о болячках,
На ногах и на нервах весь век,
По уму и по крови полячка,
По душе – золотой человек.
И ещё почему-то запало:
Если нёс я восторженный вздор,
Как она иронично молчала,
Разминая в руке «Беломор».
«Играли в салочки и жмурки…»
Играли в салочки и жмурки,
Проказам не было числа —
В Борисоглебском переулке
Там, где Цветаева жила.
Носились по булыжной суше
На самокатах и коньках
И не нуждались наши души
В её трагических стихах.
Воспитанные с малолетства
На почитанье одного,
Мы про великое наследство
Почти не знали ничего.
Мы были временем объяты,
Как пламенем, со всех сторон.
Мы были сказочно богаты
Предчувствием иных времён.
Какие радости и муки
Испепеляли нас дотла!
В Борисоглебском переулке,
Там, где Цветаева жила.
«В толпе Палашевского рынка…»
В толпе Палашевского рынка,
Где ты разживался едой,
Где темная, с творогом, крынка
Была твоей светлой мечтой.
В трамваях Арбата и Пресни,
За партой слесарных тисков,
В оглохшем от мата подъезде
Среди фезеушных дружков,
В мальчишеских праздных забавах
На кладбищах и пустырях,
В перенаселённых вокзалах,
В переуплотнённых углах:
Везде, куда жизнь заносила,
Куда упекала она,
Тебя окружала страна
С тревожным названьем – Россия.
И вряд ли кому б ты признался,
Когда бы и очень хотел,
Как глупо ты к ней привязался,
Как больно ты к ней прикипел.
Кругом добивались успеха
Кто в ближних, кто в дальних краях,
А ты никуда не уехал
На счастье себе и на страх.
А ты оставался в Отчизне
Разбитых надежд и дорог
По самой банальной причине,
Что жить без неё бы не смог.
«Единственная женщина…»
Единственная женщина
На весь на белый свет,
Ты мне была обещана
Ещё в семнадцать лет.
Вкусив амурной мудрости,
Ликуя и скорбя,
Все стихотворцы «Юности»
Писали про тебя.
Шульженко и Сикора
И летом, и зимой
Твердили мне, что скоро
Мы встретимся с тобой.
Была ты в каждой лекции
О дружбе и любви.
Опасною инфекцией
Жила в моей крови.
И мне, наверно, снилась
Раз триста на веку,
Но так и не явилась
Ни разу наяву.
«Ничего не случится со мною…»
Ничего не случится со мною
До тех пор, пока ты на земле
О плечо моё трёшься щекою
И свой гнев вымещаешь на мне.
Пока, скряжничеством не страдая, —
Всю получку транжиришь в три дня,
Пока, в ревности меры не зная,
Даже к смерти ревнуешь меня.
И становится небо с овчинку,
Жизнь рисуется в чёрном кольце,
Если вдруг замечаю слезинку
На твоём кареглазом лице.
«Ты прости, что я сентиментальным…»
Ты прости, что я сентиментальным
Становлюсь под бременем годов,
Что внезапно делаюсь печальным
Под влияньем сущих пустяков.
Строчка позабытого поэта,
Слабый кашель дочки за стеной —
И уже глаза мои при этом
Застилает тёплой пеленой.
О. Ю. Е
Из того, что мне было обещано,
И десятая часть не сбылась.
Есть на улице Герцена женщина,
Надо мною обретшая власть.
Тридцати с лишним летняя Золушка
С сигаретою в правой руке —
Моё позднее красное солнышко —
Лишний повод к зелёной тоске.
Ты свети, моё солнышко малое,
Согревай добротою, любя,
Ты прости, что сестрою и мамою
За глаза называю тебя.
Уж давно моё сердце излечено
От всего, что не в силах забыть.
Есть на улице Герцена женщина,
А могла б, не дай Бог, и не быть.
Борис Слуцкий
(1919–1986)
Забалтываться непристойно