Я имел возможность обозреть её всю с высоты в десять тысяч метров, зелёную, громадную, опутанную серебряными петлями рек. Она выглядела мирно, жирно, под солнцем отливала бирюзой; она мне понравилась.
Ещё большую симпатию вызвали обитатели города Лимы, перуанцы, люди совершенно неизвестного мне племени, битком заполнившие рейс до острова Пасхи – между прочим, целый толстый «Боинг». Живущие вроде бы на обочине мира, скромно одетые, с коричневыми лицами, состоящими из острых углов, они держались с большим достоинством, и даже их маленькие дети, если они плакали, делали это как-то чрезвычайно культурно, без перебора.
Одеты все были не хуже москвичей.
Я ужасно полюбил перуанцев ещё до того, как самолёт оторвался от полосы.
Последний, третий перелёт занял пять часов – от западного побережья Южной Америки, через Тихий океан.
Четыре тысячи километров сплошной воды без единого клочка суши.
Здесь я уже сильно волновался. Неужели у меня получится?
Здесь был конец мира, дальше самолёты не летали.
Я добился своего, я забрался так далеко, как только мог.
Довольный собой, после двадцати двух часов полёта я сошёл с трапа поздним вечером десятого марта.
На острове Пасхи начиналась осень.
Было примерно плюс тридцать при абсолютной влажности.
Одноэтажный деревянный аэропорт в течение двух часов проглотил всех приехавших.
От жары я быстро вспотел, куртку и свитер снял.
Меня никто не встречал, да я и не заказывал встречу: судя по карте, от аэропорта до отеля можно было дойти пешком за четверть часа.
Перед полётом и во время его я, разумеется, изучил все карты, какие нашёл. Остров Пасхи представлял собой вершину древнего вулкана, поднявшегося над поверхностью в незапамятные времена и со временем обросшего какой-то землёй, принесённой ветром. Здесь был всего один населённый пункт – столица, административный центр, он же город и порт, с населением в пять тысяч человек, из которых большая часть – коренные жители, самостоятельный этнос, приблизительно принадлежащий к красной расе, к полинезийской группе народов, но, разумеется, совершенно отдельный от других, ибо до ближайших соседей – полинезийцев, микронезийцев, меланезийцев – было ещё пять тысяч миль пустой воды.
Приблизительно как от Москвы до Парижа.
Масштабы расстояний в этой части великого океана меня совершенно потрясали.
Здесь можно было бесследно утопить всю Евразию.
И одновременно на самом острове люди жались друг к другу.
Я закинул сумку за спину и зашагал в темноту; в руке сжимал распечатанные карты с указанием масштаба; я точно знал, где мне повернуть.
Было темно. Я оказался в одноэтажной, но весьма богатой деревне с белыми деревянными домиками под шиферными крышами, с мощёнными камнем дорогами, с тротуарами и канавами вдоль обочин.
Для уверенности я закурил.
После двадцати двух часов полёта покурить хорошо.
Свет в домах не горел. Был поздний вечер или ночь, а может, раннее утро; я, прилетевший с другой стороны мира, не понимал и не чувствовал местного времени и просто шагал в выбранном направлении. Берега и океана не видел – океан шевелился где-то в стороне; справа и слева тянулись одноэтажные домики. Какое-то время я шёл в темноту, непрерывно сверяясь с картой, подсвечивая её фонариком телефона, потом сзади хрюкнул сигнал, подвалило самое настоящее такси, и дядька лет шестидесяти, похожий на всех таксистов в мире, узнав адрес, в три минуты довёз меня до места, взял десять долларов и газанул, удовлетворённый.
Хозяина отеля звали Мэлвис, он имел рост под два метра и выглядел чрезвычайно доброжелательным дядькой, моим ровесником, с внешностью настоящего инопланетянина; всё время, пока мы разговаривали и пересчитывали деньги, я наблюдал за его мимикой и движениями ярких белков; в зависимости от угла взгляда и от освещения хозяин выглядел то негроидом, то полинезийцем, то испанцем; узкоплечий, лишённый мускулов, мягкотелый, он походил на большой кусок тёплого масла, его хотелось намазать на хлеб.
Первым делом хозяин Мэлвис объявил цену, оговоренную заранее, и, когда я кивнул, он спросил, намерен ли я заплатить ему традиционные чаевые в размере десяти процентов. Я кивнул повторно. «Тогда, – сказал хозяин, – заплати их сейчас».
Я вытащил бабло, заплатил и заселился.
Денег было не жалко. Я уже понимал, что попал в правильное место.
В отеле было четыре номера, разделённых фанерными перегородками, и терраса с плетёной мебелью и кафельным полом; и, разумеется, вай-фай – куда без него?
Перед тем как уснуть, написал жене, что добрался, что всё круто и что остров Пасхи невероятно красив.
На местном языке остров назывался Рапа-Нуи.
Так же именовал себя и здешний народ числом в пять тысяч мужчин и женщин.
Остров имел форму треугольника, от угла до угла – примерно двадцать пять километров. Единственная асфальтовая дорога опоясывала его.
С утра хозяин Мэлвис напоил меня хорошим кофе и поинтересовался, будет ли гость брать в аренду автомобиль, но я отказался; спросил, нет ли мопеда или скутера, – не было ни того, ни другого; сошлись на велосипеде.
Велосипед стоил пятьдесят долларов в день.
Велосипеды я не любил. В детстве год потратил на занятия шоссейными велогонками – это достаточно тяжёлый вид спорта; тяжелее, наверное, только лыжи. Но для изучения острова Пасхи велосипед подходил идеально. Я оседлал поскрипывающий, видавший виды снаряд и покатил.
За день – с утра и до заката – объехал весь остров, сделал несколько десятков фотографий, сильно обгорел на осеннем мартовском солнце.
Я получил что хотел: это был край земли. Последний полустанок. Дальше обрывались все дороги.
На острове были две маленьких бухты, где человек мог войти в воду, не рискуя тут же погибнуть. Вся прочая береговая линия представляла собой нагромождение вулканических глыб; волны, каждая размером с трёхэтажный дом, бешено и неостановимо расшибались о чёрную остроугольную твердь, готовые растерзать любого, кто вздумает шутить с океаном.
Я шутить не собирался. Я был преисполнен уважения к большой воде.
Я мысленно посылал океану сигналы: прими меня, я знаю, что ты громаден, а я ничтожен.
Мне было важно, чтоб он принял меня за своего.
Океан – благословенный Пацифик, величайший из водоёмов планеты, бесконечный, смертоносный – был повсюду, его поверхность сверкала то золотом, то медью.
Я, как всякий сухопутный человек, обожествлял океан; мне казалось, что как только я коснусь его текучего тела, он тут же сообщит мне некие важные истины, одарит какими-то уникальными энергиями.
Солнце жарило вовсю.
Пахло необычно, странно – сладким картофелем.
Когда я, умаявшись давить педали, слезал с велосипеда и отходил с дороги в сторону, закуривал и оглядывался, я ощущал под ногами пустоту, как будто ходил по натянутой поверхности циклопического барабана. Весь остров представлял собой вершину вулкана, залитую напластованиями