Мне очень трудно удержаться в эти дни, меня тянет вниз. Мне очень страшно. Я чувствую надвигающуюся катастрофу, и хочется, чтобы все скорее закончилось.
Мимо нас прошелестел деловой мужчина. Из тех, кто в этой жизни привык ни на кого не рассчитывать. Этакое олицетворение среднего класса в России – умеренная седина в темных волосах, небольшой животик над ремнем джинсов, в глазах – смесь недоверия и высокомерия. Такой ни за что не признается в любви: а вдруг она обнаглеет и начнет требовать? Нет, он будет молчать. Молчать и вовремя уходить. Так ему удобнее.
Мужчина нес в руке розу. По-другому никак: декабрь обязывает делать это. Особенно в свои последние дни.
Я обернулась. Надо срочно что-то сделать. Так больше не может продолжаться. Меня раздавит этот город, сотрет в серый порошок, размешает в стакане с дождевой водой и выльет в лужу. Это конец. Я. Больше. Не могу.
– Дядя, куда же вы? – крикнула я ему в спину, хулиганка. – Разве не мне вы несете этот цветок?
Игорь остановился и медленно повернулся в мою сторону.
– А ты хочешь, чтобы – тебе?
– Хочу, – ответила я через букву «а». Сочно, будто во рту таяла арбузная мякоть. – Да, хочу. Игорь тут же подошел к цветочному ларьку.
– Посоветуйте, что делать, я дилетант в этом вопросе, – и кивнул в мою сторону.
Продавщица молча протянула ему белую розу. Он тут же передал цветок мне. Потом расплатился и откланялся. Ушел со сцены.
А я осталась. На мерзлом теле города белая роза выглядела вызовом, звучала выстрелом. Я медленно шла через рынок, торговый люд глядел на меня с изумлением. Еще бы: девица в длинном сером пальто с бледным, измученным лицом; в замерзшей руке – колючая надежда. Любовь еще быть может. Ну-ну…
У японцев белые цветы символизируют смерть. Игорь потом дарил мне только такие. Дарил и исчезал. Я отрывала лепестки и посыпала ими землю. Так сорят, когда идут за гробом.
Когда он ушел, я долго смотрела ему вслед. И мне виделся крест на его согнутых плечах. Большой, неудобный, уже вросший в плоть. Такой не скинешь, чтобы поскакать налегке.
Игорь всегда возвращался к жене.
Сердце хорошо бьётся
Мы с дочкой сидим дома и ждем мужчину. Каждая – своего. Она ждет, когда во двор выйдет Андрей и позовет ее гулять, он обещал.
– Не жди его! – говорю я дочери. – Иди сама. Послушай мать раз в жизни.
Но дочь непреклонна.
И я тоже жду. Пробую прыгать на скакалке, но не получается: ощущаю, будто внутри меня кто-то прочно обосновался и уже диктует свою волю.
Я сажусь на диван рядом с Аней.
Наконец раздается звонок.
– Аня, открой, это он…
Дочь молча открывает дверь и с гордым видом удаляется в комнату.
– Привет, – говорит он мне.
Красивый. Голубая рубашечка аккуратно в джинсы заправлена. Глазки голубые, волосы черные. Секси. Зацеловала бы до смерти, но сейчас не тот момент.
– Пошли, – говорит он, и мы выходим на улицу.
Погода прекрасна. Солнце прокралось на небо и одаривает каждого, но я не рада, я хмуро смотрю в асфальт. Я знаю, куда иду и зачем. И непонятно одно – почему в такой день?
А он – наоборот, улыбается, волосы мои от лица отодвигает и спрашивает:
– Ты о чем думаешь?
А о чем еще я могу думать?! Тупой вопрос. Я ничего не отвечаю. Потом говорю:
– Пить хочу, – и заворачиваю к магазину.
Подходим к кассе, он оплачивает мне бутылочку. Добрый. И красивый (еще раз). Улыбается. А я в пол гляжу.
Идем дальше. Режем путь дворами. И вдруг оказываемся на краю отвесной стены. Он легко спрыгивает на землю и раскрывает щедрые объятия: падай в мои руки! Но я осторожно спускаюсь сама.
На мне сегодня отличный наряд – длинная красная юбка с воланами и бордовая кофточка. Когда я в таком виде иду по улице, на меня многие оборачиваются. Как-то мужчина спросил, в каком театре я играю. Знаете ли, уважаемый, не играю я в театре. А сегодня я убийство замыслила.
А вот и оно, то здание. Внутри очередь. Мы садимся ждать во дворе. Я – на скамейку, он – на бортик детской песочницы.
– Мне так лучше тебя видно, – говорит он и снова улыбается. Чему, черт возьми?! Я снова молчу и смотрю в песок.
Вот и наша очередь. Женщина-врач водит пультом по моему животу, потом глядит на экран монитора и говорит:
– Ну да, есть беременность.
«Да откуда!» – хочется воскликнуть мне, но я сдерживаюсь. Такой вопрос был бы уместен для девственницы, но не для матери девятилетней дочери, которая уже ждет алые паруса.
Оттуда.
– А сколько недель? – спрашивает он, нервно ерзая на стуле. Он больше не улыбается. Он больше не добрый и не красивый, глаза его внезапно наливаются кровью.
– Примерно семь, – отвечает врач. – Сейчас точнее скажу. Ну да, семь. Сердце хорошо бьется.
Я смотрю на экран и вижу, что наш будущий ребенок состоит из одного сердца.
Человек – сплошное сердце. И оно хорошо бьется. И впервые за этот день улыбаюсь я.
– Мы на таких сроках аборты не делаем, – отвечает врач на его следующий вопрос. – Это вам в другую клинику, только хирургический вариант.
Мы выходим на улицу. Я уже не улыбаюсь, я смеюсь! Весна! Солнце! Я в красной юбке! Весь мир – театр!
Он же напряженно молчит, глядя в землю, потом спрашивает:
– Он тебе нужен?
И я не понимаю, чего в этом вопросе больше – боязни или брезгливости.
Я безмятежно улыбаюсь и пожимаю плечами. У меня сейчас два сердца, могу ли я отвечать на подобные вопросы? Я просто иду и улыбаюсь.
А он терзается.
– Что же делать? Что делать? – он останавливается и поворачивается ко мне. – У нас два выхода. Один… Ну не монетку же подкидывать?!
– А ты попробуй! – я смотрю на него с сожалением.
Он судорожно начинает рыться в карманах, выворачивая их наизнанку, как будто от этой монетки зависит его жизнь. И ничего не находит. Но все равно продолжает искать, потому что сам на свой вопрос отвечать не хочет.
Вот он стоит посреди улицы и ищет, ищет, ищет… До тех пор, пока за его спиной не раздается звонкое девичье:
– Папа, купи мне велосипед!