Спустился в «Дымовину» художник разбитым. Ясноокая, перед которой он прислуживался, оставила его: «Ведь если не убьют, то калекой сделают, – понял он, и так жутко ему сделалось. – Дебил! Зачем я лез! Пусть бы пьяным свалился, не сдох. Все это я какие-то суеверия выдумываю, а потом в них играю. Дерьмо. Честнее было пойти, найти бабу. Честнее! Вот же гад, гад, гад… праведник хренов… сейчас уж точно пойду бабу найду, чтоб эту прядильню уткнуть и не водить с ней шашни…».
Без всякого настроения он подцепил там бабу (удивительно легко) и, когда со всем разделался, пошел снова в бар. Теперь ему хотелось пить. Нахлестаться. Тем временем в его голове зрели «новые правила». Состояли они в следующем: после того как он так по всем статьям проштрафился, его постигнет кара небесная, заключающаяся в том, что отныне будут обеспечиваться только самые низменные его интересы (вот как сейчас), а помощи в вопросах высоких (таких как творчество) он уже недостоин. В этом и кара: кататься, будто в конопляном масле, в наслаждениях более низкого порядка, чем наслаждение творчества.
«Ведь как легко клюнула на меня эта бабенция! Даже фу… и ведь никогда такого не было, а теперь на – захотел и бери… Как по маслу! Явно здесь не обошлось… И сколько же я так буду мозг себе выносить? Когда уже усядусь за работу?..»
Грюнделя и других лиц, ставших ему знакомыми, в «Дымовине» уже не было. Он поинтересовался у бармена, что с парнишкой-гастарбайтером, но тот развел руками, промычал что-то невразумительное и пессимистичное. Нежин оставил номер и попросил сообщить, если поступят сведения. Взял водку, стал пить.
Припомнилось ему дивное начало: он в библиотечной тиши сочиняет чудные образы, он бежит, смотря на тучу, которая, как слиток золота, полыхает в темном бесконечном небе. И как он докатился до того, что произошло следом? Как он докатился до того, чтобы в этот день?.. Ведь именно этот день нельзя было трогать! Это дар свыше, а он так с ним обошелся.
«Хм, а что, если есть обратная сублимация? Творческая энергия поднялась, не реализовалась и далее скатилась вниз, швырнув человека в плотское… У меня неправильное вдохновение, обратно-сублимированное или хрен знает какое, но, в общем, все блеф, что пишут про вдохновение… Переизбыток вдохновения ведет к духовному обнищанию! К разгулу плотского в человеке… Ницше писал, что переизбыток здоровья ведет к неврозу здоровья… вот-вот, что-то вроде того с творчеством», – спутанно думал он о причинах такого бесславного конца этого славного дня и наливал.
После пятой рюмки он опять похолодел. До колен пробирала дрожь: если мальчишку убьют или покалечат, то он будет виновен. Он завел эту «схему»! Он влез. И почему все так сложно и тонко в его дурной голове: почему он выдумал и подчиняется каким-то «правилам», меняющимся в зависимости от изменений жизненных ситуаций? Почему надо было непременно благодарить за первый заказ небеса и сделаться лучше в этот день? Откуда эти смехотворные, ярмарочные суеверия?.. Откуда эта суеверная нравственность? И не является ли она хуже честной аморальности?
Выполз из «Дымовины» он, когда уборщица подметала разбитые стекла и поднимала стулья, чтоб промыть пол. Выполз больным, разбитым, профессионально непригодным.
«Держим гада. Кормим гада. Греем гада.
Но не гад он, понимаете, не гад!» – подпевал Нежин, пока ковылял, пошатываясь, домой.
«Это ж надо! Ну кому все это надо?
Говорим, бредем и любим наугад.
Держим гада. Кормим гада. Греем гада…
Ну кому все это надо?»
Он не помнил, откуда знал эту песню и кто ее автор, ему просто нравилось повторять единственный куплет. Он ему соответствовал и плавал на поверхности его сознания, как белый пакет – в мутной послегрозовой воде. Сознание путалось, мутилось, вязло, бликовало, но оставался этот куплет, который, он помнил, так ему соответствовал. Отключился художник, как только бухнулся, даже не раздевшись, в постель, последний раз проговорив иссушенным ртом песенку про гада.
Очнулся он около полудня и сразу почувствовал удар в сердце: парень… жив ли? А потом приплыли баба, злонастроенный Бахрушин и Костряков, головокружительное вдохновение, библиотека, туча, – вся картина прошедшего дня восстановилась, и сделалось тошно. Так тошно, что он снова постарался нырнуть в сон. Проснулся второй раз он еще через полчаса. И испытал все то же самое, только острее и противнее. Ему хотелось вскочить и сбросить прокуренную, налипшую от пота рубашку и грязные джинсы, но он озлобленно продолжал лежать и переваривать, перемалывать события вчерашнего дня. И, самое тяжелое, просачивались к нему «новые правила». Так сказать, на новый день. Что-то говорило ему, что надо найти парня и помочь.
«Вот если бы я был таким добрым, совестливым, это одно… но нет, я слышу, что мне сулят поражение в работе, провал заказа, если я не помогу… Значит, не доброта это, а чертовщина… суеверие… И как мне с ним быть? Плюнуть на парня? Плюнуть на все и делать свое дело, не обращая ни на что внимания? Или снова слушать этот внутренний голос, увещевающий меня разыскать метиса? И до чего этот «глас добра» меня вчера довел? Вот до чего довел! Не влез бы я, этот парень бы наклюканный свалился да пролежал в больничке денек, все… а я вот довел его… Ну, если довел, то надо уже помогать? Или опять все боком? А может, я трус?! Боюсь возмездий? Мелочный трус, играющий на былинках и пылинках и не способный даже встретиться лицом к лицу со злобой в себе?! Да, я трус! Поэтому сейчас во мне хватит мужества встретить расплату, я даже хочу ее встретить, а не трястись по углам суеверий, пусть вся работа покатится в тартарары, пусть тот благословенный день станет проклятым, но я метиса искать не буду… Не буду! Не из-за того, что мне плевать на него, а из-за того, что мне нужно проявить мужество… Чтобы быть злым, нужен какой-то запас мужества! По крайней мере, в моей ситуации… Только так я искореню в себе эти «правила»! Эдакий «музыкальный инструмент» для синергии со Вселенной! Ха! Размечтался о гармониках! О том, что человек и его душа – часть мира. Какой я болван! Если ты скажешь, что правила есть, то будешь под них плясать, а если ты скажешь, что их нет, то они превратятся в пыль! Да! Я не хочу