Повторив эти действия несколько раз, мальчик начал напоминать окружающим андроида. Мама достала сигареты, чиркнула зажигалкой. Закурить не успела: робот, сжимая-разжимая кулак вытянутой вперед руки, пролепетал: «Обжигалка, даль обжигалку».
Поморщившись, женщина отдала ему простенькую зеленую зажигалку.
Чирк-чирк – засверкал, привлекая все внимание ребенка к себе, огонек. Чирк-чирк – прокручивал мальчик колесико зажигалки, завороженный пламенем.
– Да давай ты быстрее! – не вытерпела мать, гневно высвистывая приказ, звучащий для окружающих как проклятье. Ее сын, мальчик-дурачок, был в самом деле особенный ребенок – всякий раз, когда они были с ним в людном месте, он привлекал к себе ненужные взгляды любопытствующих, виновато потупливающихся, а иногда и злобных пар глаз чужаков.
Клин клином вышибают, и со временем она научилась игнорировать праздно шатающихся посторонних, испытывающих неприятное любопытство к ее ребенку: «Да, дурачок. Но это мой сын!» – демонстрировала она свою воинствующую любовь, как кошка когти, если удавалось сохранить остатки терпения, чтобы не сорваться на крик, не подраться – как тогда, летом, на Почтовой, когда ей пришлось оттолкнуть незнакомого мальчишку от своего ребенка. Казалось, ее взбесил сам факт того, что его здоровые сверстники посмеялись над ним, нисколько не стесняясь ее, стоявшей рядом. Не в том дело, что улица Почтовая для Рязани – местный Арбат, любое происшествие на котором не останется незамеченным (хотя и в этом тоже). И даже не в том, что ее не заметила дурацкая мелюзга, докопавшаяся до ее ребенка…
А когда она увидела, что дразнящийся мальчишка (чей-то чужой сын) уже лежит на тротуаре, совершенно опешивший от того, что его посмела опрокинуть на землю незнакомая тетка, краем глаза она заметила другое: ее мальчик стоял в стороне как ни в чем не бывало. Он даже не понял, что произошло, – вот в чем было дело.
Вся Почтовая уставилась на них двоих: мать и дитя. Мальчишке, который перехотел быть хулиганом, помогли подняться его товарищи. Не прошло и секунды, как они поспешили в сторону улицы Некрасова.
Инцидент был исчерпан. И хотя никто не сделал женщине замечания, ей еще долго казалось, что за ней придут, ее найдут и накажут, – ледяное чувство страха, постоянное напряжение, словно ее заковали в ванную со льдом: лежи смирно – не отвертишься.
Раньше, что бы ни было, она думала о нем: «Это мой ребенок… Это мой ребенок», – заклинала свое сердце мама, убеждая себя, что ее чадо – крест, который нужно нести. Но с тех пор все изменилось.
Теперь, случись что, она вспоминала безразличное выражение лица своего мальчика (оно почти всегда было таким, но раньше мама этого не замечала). После того случая на Почтовой она думала следующее: «Если бы я убила того парня, меня бы забрали в тюрьму, а он бы и не заметил…». Нельзя было разобраться, что мешало ей больше: невеселые мысли или выводы, к которым подводили ее размышления. Но одно было ясно наверняка: это было по-матерински несправедливо. И по-женски больно.
Теперь, если приключался мало-мальский конфуз (а это, если у вас умственно отсталый сынишка, происходит довольно часто), она обвиняла своего ребенка, ругая его последними словами. Рассчитывала получить хоть какой-то отклик. Разбежалась! Тогда новая мысль заполняла все ее сознание: «Это – мой ребенок. Это – мой ребенок».
Можно научиться игнорировать посторонних. Не обращать внимания на свои переживания было куда тяжелей.
Всю дорогу к «Премьеру» сын ее раздражал, и она не могла повести себя иначе – сил сохранять спокойствие в праздничной суматохе просто не оставалось. А вот злость… Злость в такие дни, как сегодня, не только оживлялась, облизывая своим языком ее сердце, но и не утихала – еще немножко, и клыки вонзятся в пульсирующую горячую ткань в груди.
Этим утром на кассе в супермаркете около дома кассирша, протягивая в пакет с продуктами к столу чек, пожелала ей всего хорошего:
– С наступающим вас! Всего: чтобы и денег, и секса!
– Спасибо, взаимно, – не ожидая такого поздравления, рассмеялась в ответ женщина. Ей было радостно. Но когда она поднималась по лестнице в квартиру, в которой ее дожидался сын (это – твой ребенок), который, скорее всего, даже не заметил ее отсутствия, ей стало грустно и плохо. И снова казалось, что весь мир – а не только приветливая продавщица – наносит ей обиду и оскорбление. И не будет ни денег, ни секса. И даже голос, падающий на нее откуда-то сверху, поет-издевается:
Ах, эти белые-белые розы.
А я поверила в Деда Мороза.
В его глазах – океан нежной ласки.
А я поверила в зимнюю сказку.
Какая тут сказка! Будут только черно-белые дни на двоих с сыном (да и те у него куда светлее, раз он каждый раз как впервые с изумлением дикаря смотрит за тем, как из зажигалки на мгновение вырывается огонь – первобытный человек, пока еще случайно высекающий искру).
Так, двигаясь по проторенной дорожке в лабиринте своей выхоженной страданием мысли, каждый день, месяц, год, хотя бы на минуту, мать спрашивала себя: «И почему из семьи ушел муж? И почему я не отдала его в детский дом?» Но время шло, а часики безразлично тикали, впиваясь шестеренками за стенкой циферблата прямо в мозг. Вовсе не обязательно дожидаться тридцать первого, чтобы, осознавая, что снова стала старше, констатировать с холодностью женщины, зашедшей в тупик по своей воле – он сбежал, потому что не смог иначе, хотя и намекал с простотой дебила:
– Слушай, давай откажемся. Нового заведем…
«Заведем? О-о-о, коне-е-ечно! Тебя я забыла спросить»…
А еще были врачи и всякие там психологи. Один умнее другого. Объясняли, каждый на