КОНСТАНТИН. Так, значит, в Москву – разгонять тоску?
ПРОФЕССОР. Куда там… Еду на конференцию с докладом «Проблема смешного в творчестве лилипутов».
КОНСТАНТИН. У них уже появилось собственное творчество? Любопытно.
ПРОФЕССОР. Нет, определенно, я нашел родственную душу. Так хочется, знаете, иногда расправить плечи, воспрянуть духом – увидеть нечто серьезное, положительное, титаническое. Или хотя бы скрасить разочарование улыбкой кроткого снисхождения…
КОНСТАНТИН. И я будто с зеркалом разговариваю. В черной раме и с трещинкой наискосок.
ПРОФЕССОР. Ого, удар конем! Тогда, может быть, еще одну партию? Вы за черных или за белых? А впрочем, без разницы… С удовольствием уступаю вам право первого шага.
КОНСТАНТИН. Хотите еще раз изобразить мат в семь ходов?
ПРОФЕССОР. Признаюсь – да. А вы разве не любите проигрывать? Я думал, что это ваш профессиональный навык: из проигрыша делать выигрыш… Вы ведь знаете, что помимо девяти евангельских заповедей блаженства есть еще одна – сугубо поэтическая: блаженны поставившие на зеро.
КОНСТАНТИН. Вы случайно не путаете поэзию с рулеткой?
ПРОФЕССОР. Нет, это Достоевский путал. Я же знаю наверняка: все по-настоящему значительное растет из чувства нуля. Ведь что такое благополучие? Пустышка. Что такое признание? Тоже пустышка. Что такое, в конце концов, сама поэзия? Наиглавнейшая пустышка. И если человек это осознал, он может начинать писать стихи. Есть шанс, что из него что-то выйдет.
КОНСТАНТИН. Все прочее – литература?
ПРОФЕССОР. Безусловно. И часто второсортная. Вот как у нас сейчас с вами.
Поезд вновь трясет.
ВАХТОВИК 1. Политура… пол-литра… Что? Коля, где сумка? Где деньги?
ВАХТОВИК 2. Сеня, я в ноль.
ВАХТОВИК 1 (громко). Где все?
БАБКА. Ух, ироды.
ПРОФЕССОР (медленно встает, оборачивается, басит в самое ухо вахтовика 1). Эй, трудяга, усни покойно! Твой поезд давно ушел! (Неторопливо присаживается, делает глоток чая.)
Испуганное молчание. Приглушенный стук колес.
ПРОФЕССОР (Константину). Извините, пришлось немного ему подыграть, чтобы действие хоть чуть-чуть походило на комедию абсурда.
КОНСТАНТИН. Кому – ему?
ПРОФЕССОР (жест указательным пальцем в потолок). Тому, кто сверху. Начальнику хора.
Раздается плач ребенка.
ЖЕНЩИНА (ребенку). Тише, тише. (Всем остальным, во весь голос.) Ну чего разорались? У меня из-за вас молоко пропало!
БАБКА. Тоже мне – мать-млекопитательница. Разведенная, наверное.
ЖЕНЩИНА (бабке). Вы там соображение не отлежали?
БАБКА. Ты, что ли, умная шибко? Ребеночка своего успокой.
ПРОФЕССОР (Константину). Нет, так решительно невозможно: штамп на штампе. Сейчас мы услышим еще один раздраженный голос.
Приходит проводница.
ПРОВОДНИЦА. Те пьют, эти пьют. Не плацкарт, а вагон-ресторан какой-то. Кто шумел? (Профессору и Константину.) Вы шумели?
БАБКА. Эти-то чинно сидят, беседуют – любо-дорого посмотреть. Тот, что с бородой, даже на батюшку похож, на отца Герасима нашего. Так же мудрено говорит – не поймешь ничего. А вот те как бы не свалились…
ПРОВОДНИЦА. Что-то у вас мочой здесь попахивает. Ну, кто сырость развел?
БАБКА. Так рядом с гальюном едем – какие уж тут благовония… Да и младенчик здесь – опростался поди, вишь, как лобик наморщил…
С верхней полки начинает стекать влага. Константин жмется в сторону. Проводница тормошит вахтовика 2.
ПРОВОДНИЦА. Эй, трудяга, очнись! Совсем одурел, что ли! Сейчас тряпку принесу, весь вагон драить будешь. И мне все равно, что ты с вахты едешь, я тебе не вахтерша-поломойка, а проводница. Выпровожу к чертям!
ВАХТОВИК 2. Сеня…
ВАХТОВИК 1. Коля…
ПРОФЕССОР. Если быть объективным…
БАБКА. Я же говорю – отец Герасим. Вылитый!
ЖЕНЩИНА. Тише, тише!
ПРОВОДНИЦА. Мне пассажиров запускать, а тут зоопарк какой-то! И вы чего уставились на эту пьянь?
ВАХТОВИК 1. Коля!
ВАХТОВИК 2. Сеня!
БАБКА. Ноев ковчег – не иначе!
ПРОВОДНИЦА. Ты еще давай поблажи мне!
ПРОФЕССОР. Какая безвкусица! И почему люди на это смотрят? Потому что билеты куплены и места уже заняты?
КОНСТАНТИН (пробирается к выходу). Вот и приехали. Мне пора.
ПРОФЕССОР (идет следом). Пожалуй, и мне тоже. Переместимся с шахматной доски, так сказать, в мир реальных людей…
КОНСТАНТИН. Вам же дальше, на конференцию?
ПРОФЕССОР. Успеется! Времени до нее – как до второго пришествия. Я только дополню…
КОНСТАНТИН (перебивает). Материала и здесь достаточно.
ПРОФЕССОР. И все же будьте другом, впишите меня.
КОНСТАНТИН. Куда? В сторожку? В нирвану? В компанию молодых и задорных?
ПРОФЕССОР. Да-да. В графу навечно выбывших.
Картина 2
Просторное помещение без мебели – голые белые стены. На полу полукругом сидят Мария, Михаил, Александр, Ольга и прочие: юноши-интеллектуалы, филологические барышни, неопанки, фрики. Иногда кто-то из прочих встает и молча уходит – на его место приходит другой. Перед Михаилом лежат исписанные листы. Мария с карандашом и блокнотом в руках. Периодически извне слышны звуки ремонтных работ.
МАРИЯ. Что есть один?
МИХАИЛ. Человек.
МАРИЯ. Что есть два?
МИХАИЛ. Двуприродная сущность Христа.
АЛЕКСАНДР. Двуликий Янус.
Мария записывает ответы.
МАРИЯ. Что есть три?
МИХАИЛ. Три ипостаси Святой Троицы.
АЛЕКСАНДР (приподнимает початую бутылку). Три звездочки российского коньяка.
МАРИЯ (Ольге). Ну, теперь ты?
ОЛЬГА. Что я?
МАРИЯ. Включайся! Это просто такая игра – один говорит, другой отвечает.
ОЛЬГА. Не знаю… Три стороны бумаги.
Мария записывает ответы.
МАРИЯ. Что есть четыре?
МИХАИЛ. Нет! Вы увлекаетесь. Давайте серьезнее. Мы все-таки манифест пишем. Вернемся лучше к первой редакции. Итак, чего мы хотим?
МАРИЯ. Вечной молодости. И чтоб за сценой никто не умирал.
АЛЕКСАНДР. Всеобщего малодушия без подвигов, как завещал Венечка.
МИХАИЛ (веско, с расстановкой). Мы хотим воссоздать систему.
АЛЕКСАНДР. Миша, хиппи давно умерли. А те, что выжили, перебрались в «Фейсбук».
МИХАИЛ. Но ведь я-то остался!
АЛЕКСАНДР. Ты мог бы ездить автостопом по разным городам, жить на вписках, читать в библиотеках лекции о рок-движении, делиться легендами…
МИХАИЛ (перебивает). Не то! Я хочу, чтоб действительность вновь стала легендой.
Строительный шум. Звук бьющегося стекла. Матерная брань.
МАРИЯ (громко). Эй, там, в курилке! Слишком много реальности. Прикройте плотнее двери.
Шум стихает.
МИХАИЛ. Да, окончательный прорыв западной контркультуры и христианский миф советских хиппи не состоялись. Пластмассовый мир выстоял. Утопия накрылась медным тазом, а герои сопротивления ушли в подполье. Но место не может оставаться пустым – иначе общество так называемых взрослых, обезличенное и безыдейное, поглотит последнюю живую душу. Нам нужен новый миф! И собрать его я предлагаю из тех осколков, что еще уцелели.
АЛЕКСАНДР (поднимает бутылку над