Аля поднимает голову.
АГАТА. Как же ты Заступницу-то нашу обрела? Дары, жалко, не считали, не поймёшь, исчезло что или нет. Ну да, главное, икона вернулась, опять чудо свершилось. Ты хоть понимаешь, что Она тебя избрала на подвиг? Тебе теперь с нами надо быть…
Аля опускает голову.
АГАТА. Новелла-то уехала, говорят?
АЛЯ. В той серии кадров, который принимает наш глаз, вставлен дополнительный кадр, который возбуждает главные органы, основные точки нервной системы и памяти, настораживается весь организм, душа работает полностью, космическая система фиксирует этот момент, и человек теряет свою мощь. Что самое страшное, мощь ума.
АГАТА. А-а… Ты, что же, выходит, расстроилась? Привязалась, наверное? Новелла обаятельная, да. Личность!
АЛЯ. Я не знаю, почему так происходит. Чувствую, что предательство проходит рядом, как будто волосы электризуются – так это всё неделимо. И нельзя предотвратить, потому что всё уже записано на плёнку и отложено в дальний ящик стола.
АГАТА. Какого стола?
АЛЯ. Цинкового.
АГАТА. Да… Заговариваешься. Надо тебе святой водицы попить. Что натощак её надо – это знаешь?
АЛЯ. Нет, вы неправильно, я хотела бы объяснить… При отслеживании информации может быть разбор на «битую» и «небитую», на послушный ум и на ненадёжный, мятежный. При возможности подключения или внушения добавляются звуковой сигнал и весёлая разноцветная рамочка с образами, которые останутся в поле зрения ума, но не проверятся. Это тоже вызывает страх и сверху фиксируется, после чего человеческий глаз опустошается, а заупокойный канон в единой памяти жизни уходит как свидетельство против человеческого греха. Его память о зле остаётся на земле, причём если кадр сильный, то он может быть размножен. Хорошо, если кадр о майонезе, а не о взрывчатке.
АГАТА (с испугом). Смотри, батюшка пришёл. Поговори-ка с ним, может быть, он поймёт?
Аля подходит к Архимандриту.
АЛЯ. Благословите!
АРХИМАНДРИТ. Что, чадо?
АЛЯ. Почему люди становятся предателями?
АРХИМАНДРИТ. Это искушения. Не нам судить о предательстве. Всевышний всё без нашей помощи рассудит.
АЛЯ (изумлённо). Вы что, вы меня понимаете?
АРХИМАНДРИТ. А разве ты говоришь на птичьем языке?
АЛЯ. Нет, но… (Плачет.) Как хорошо, что вы понимаете!
АРХИМАНДРИТ. Мы затем и служим Господу, чтобы понимать ближних.
АЛЯ. Я среди ближних вижу только предательство, это страшно. Как будто я дала какой-то толчок, и закрутились шестерёнки, и кончится всё каким-нибудь ужасным крахом.
АРХИМАНДРИТ. Может, это и не предательство? Люди слабы, и только в молитве, в посте можно черпать силу. Вот ты говоришь, дала толчок. Откуда тебе знать, что это именно цепочка? Может быть, тебе даётся возможность посмотреть на себя со стороны? Увидеть, что никакой другой человек не может помешать тебе ошибаться и исправлять ошибки.
АЛЯ. Но ведь нельзя изменять тому, во что веришь. Нельзя! Как же можно пообещать и не выполнить?
АРХИМАНДРИТ. Чадо, не бери на себя слишком много. Разбирайся со своими грехами, а люди со своими сами разберутся.
АЛЯ. Я ведь тоже предатель. Предала человека, который мне верил. И этот человек из-за меня едва не умер. Потому я сюда и приехала. Не знаю, как дальше жить с таким грехом. И объяснить другим не умею. Я пробую рассказать, поделиться, но меня никто не понимает. Совсем никто не понимает! Все думают, что я заговариваюсь.
АРХИМАНДРИТ. А никто тебя и не поймёт, кроме Бога. Ты не людям рассказывай, ты Ему рассказывай. Молись, Господь тебя услышит и простит. Он и не таких грешников прощал. Главное, неси свой крест и не думай сойти с этого пути.
АЛЯ (решившись). Я знаю, кто оставил мешок с иконой под лавкой.
АРХИМАНДРИТ. Видела, а теперь забудь. Помни только, что стала свидетелем чуда. Ведь покаяние! Покаялся человек в содеянном зле, ему это на всю жизнь урок. Умирать будет – вспомнит.
АЛЯ. А если не вспомнит?
АРХИМАНДРИТ. Не беспокойся зря. Бог выровняет. Это же великое благо – уметь забывать. Оно без помощи свыше не случается. А ещё есть величайшая мудрость – не судить других. Вот и ты не суди.
АЛЯ. Вы помните, вы мне говорили, что спасение – дело долгое, на всю жизнь. А как же те, кто уезжает? Если я уеду, то не спасусь?
АРХИМАНДРИТ. Неисповедимы пути Господни. У каждого своя судьба, не пытайся её узнать наперёд. Пока даётся тебе счастье жить у Бога за пазухой, ты и живи. В монастыре все – дети. Тут тебя отмолят, тут тебя благословят. А с тебя всего и надо: жить припеваючи и слушаться старших. Как в детстве, чадо.
Затемнение.
Пятая молитва Али
Солнечным утром в храмовые окна второго яруса бьёт оглушительный свет. Он дробится решёткой и висит в воздухе отдельными струнами: от окон до пола. Струны протянуты между свечами и завитками паникадила и золотом гудят в глаза. Крутясь, вверх поднимается дым свечей, что особыми каскадами стоят на одноногих подсвечниках. Подсвечники хорошо намаслены, к ним не липнет свечной воск, даже солнце увязает в масле и становится тусклым. Зато сияют цветы. Роза у отсечённой головы Иоанна Крестителя наливается волшебной алой краской, а тёмный лист на стебле становится салатовым. А ещё птицы! Когда мимо окон пролетают грачи, тени их врываются в храм и медлят перед тем, как пропасть – сами грачи улетают быстрее, выволакивая тени за крыло.
– Всякое дыхание да славит Господа! – заявляет священник.
И хор подтверждает:
– Всякое дыхание да славит Господа!
Язык этот – вневременной. Нежнейший, неперевозимый в дальние края, как байкальская рыба омуль, за вкусом которой надо ехать самому. Это буйный цвет поэзии, загашенный более развитым и оттого более примитивным творчеством людей.
Царские врата распахнуты, и видно, как наискосок всему пространству алтаря летит такой же неуёмный свет. И слышится тихий звон кадила, похожий на вчерашний плеск обледенелой реки.
Я хочу говорить о причастии. Нет ничего более осмысленного, чем утреннее причастие: так в пустом доме появляются жилые звуки и запахи, так волнуются птицы над гнёздами, а глиняный сосуд обретает неизвестное ему содержимое. По пищеводу скатывается не просто хлеб, вымоченный в вине, это щепочка от огромного смысла жизни, это часть твоего предназначения. Тебе помогают, показывают будущее, которое прекрасно.
И надо бежать под грозовым дождём, под двойной радугой, мелко перебирая ногами, которые воедино облепила хлопающая юбка: надо бежать к храму, за спиной которого обрыв, и кажется, что сейчас вбежишь в небо и полетишь в мокром воздухе вслед за птицей – к полю и реке. К настоящей живой