«А под окном…»
А под окном
неспешно зеленеют всходы
с завидной самовязью на стерне —
мужают помидоры в тишине,
и тает снег,
и вновь с неумолимостью природы
рождается смирение во мне.
И снится плёс —
когда июль в разгаре,
в саду под вишней ставят самовар,
и в этом смысл и доброта такая —
как Яви Жизни помидоров самовязь.
Но миг пройдёт,
минуя круг вчерашний,
и снова осень ляжет на порог,
затем в метелях
растворится в нужный срок…
И, молча с пола на террасе
подняв ненужный высохший росток,
о жизни бренной вспомню
как о Счастье,
Событий развязав непрочный узелок.
«Когда планета ближе к снегу…»
Когда планета ближе к снегу…
Когда планета ближе к снегу,
смиряет душу первый снег,
отраднее его для сердца нет —
на первозданность Оберег,
как песни Шуберта, Обет
на взлёт, полёт, на два крыла,
пока Ты, жаждущий тепла,
забывший щебетанье трелей,
блуждающий средь миражей
по водам тысячи морей,
по зыбким, сонным облакам,
по бездорожью, по векам,
среди забытых скал Ветлан [6],
зов не услышишь горней цели —
Небес посланье в тот момент,
когда Любви Богоявленье
откроет Невечерний Свет.
«…и мирно падал снег…»
…и мирно падал снег.
И лился свет небес
из завязей души
туда, где ожидания
смирялся жар
сиянием грядущих дней —
лампадой, освещавшей Храм
в глуши,
хотя казалось, в мареве его
порталов – прощенья нет —
одно прощанье,
как песня окаянная слепца.
Однако
отблеск света горнего шатра
дарил надежду на блаженство
лета,
на запахи горчайших трав,
на жизнь без края и конца —
на галактический полёт
той Вечности Гонца,
где гнев и гроз блистанье
подвластны только жезлу
Мудреца.
И мирно падал снег,
беря слепых в объятья,
даря глухим тот потаённый
звон,
тот зов Звезды, нас
взявший за запястья,
идущих не в Конец —
в Начало всех Времён…
Лучнику
Скучаю, как по солнцу, по Тебе,
Скучаю по теплу до спазма в горле.
Где Ты, мой Светоч незакатный, горний,
Несущий Луч свой в трюмы голытьбе?
Скучаю по Тебе, как по судьбе,
По Оберегу рук, объятий на крылечке,
По нежности речей – журчанью речки,
По той – неспешной снежности ходьбе.
Скучаю на пирах – не обретя
Ни в музыке, ни в суете веселья
Себя, как горемыка-пьяница с похмелья,
Как лад, утративший небесный звукоряд.
С Тобой скучаю по Тебе и без Тебя,
Пока к Единству таинства Преображенья
Не вознесёт Грааля рыцарь Провиденье
Та – Лоэнгрина-Лебедя ладья.
Единственному
Облетают и гаснут созвездья седых паутин,
в тёмной роще – следы исчезающей ночи.
Запоздалые звёзды, спасибо за всё,
нам не сбиться с пути, лишь бы только с ума не сойти
от весёлого чуда – быть в роще.
От печального чуда листву ворошить,
словно это не сон и не жизни слепая причуда.
Даже если осталось судьбой нам чуть-чуть ворожить —
запоздалые звёзды, спасибо за всё:
за надежду, за веру в божественный случай.
Словно шорох шагов осторожных в листве,
растворяется где-то элегия звёзд чуда-ночи.
Как растаявший снег, как следы на траве,
навсегда затеряется в прошлом иссохший листочек.
Но плетёт над притихшей землёю узоры зари
Отче-Свет, рассыпая осколками тьмы бездны омут над рощей.
Нам с тобою нельзя расставаться, чтоб не сбиться с Пути.
Не забудем созвездья над бездною – станем мудрее и проще.
И в Кринице, омытой небесным источником вод,
нам с Тобой заповедав на Свет Невечерний идти,
новой зеленью вечной весны запоёт
наше чудо – Священная Роща.
«Исхлёстывает осень нас…»
Исхлёстывает осень нас
Дождей плетьми, ветров бичами.
Озёр насупленность – отказ
Смиряться вечно подо льдами.
Линчуют бесы сонмы тел,
Мостя дорогу злу средь хляби:
«Прогнись, Поэт, художник смел
Лишь над строкой бумажной ряби».
Бессовестность в который раз
Испытывает нас на прочность.
У фарисейства мил анфас,
под маской – профиля порочность.
Нам грустно. Грустно и смешно
Монады злобной завыванье.
Поэта мета – ранг иной —
Гармонии благоуханье.
Не вспомним – знаем: «Солнце есть».
Озёра, пруд, река и лужи
Заплещут: «Да пребудет Честь
И Тот, Кто Чести верно служит!»
«Под вьюги стон – Иуды завыванье…»
Под вьюги стон – Иуды завыванье —
Россию распинали на звезде:
на семь холмов пришельцам на закланье
народы шли, подвластные узде.
Тьма фарисеев Чёрного Квадрата
терзала тело – царственную Русь,
кодировала робой полосатой,
в чело впечатав: русский – раб и трус.
Россия! Мать! Всегда ты виновата,
молитвой защищаясь от беды,
идя на штурм Рейхстага в сорок пятом,
спасала их – носителей звезды.
Твой сын опять распят от Сына справа,
Распятый шепчет: Господи, прости!
И капли – ртуть с лучей звезды кровавой.
Народ молчит… И нет конца Пути…
«И чуткое ухо не слышит…»
И чуткое ухо не слышит,
и око, столь зоркое, спит —
а Кронос так яростно дышит,
а Время так яростно мчит.
Вверяясь ему, не замечу,
как волны скользят по пескам.
Как мы – они тоже беспечны,
подвластны лишь лунным часам,
не слышащим скрежет