«И еще ты не узнаешь, как это – безудержно влюбиться».
Звонкий возглас с лукавой усмешкой, несвойственной крылатому вестнику, который маячит у верующих за правым плечом, раздался в пространстве. Мне стало не по себе, и на всякий случай я посмотрела по сторонам. Никого.
«Полина-Фатима, так тебе и надо. Ты родишься заново и пройдешь квест с нулевой отметки», – насмешливо продолжил невидимый собеседник.
Я ущипнула себя за руку – нет, это мне не снится.
«Решила, что уйдешь в свет, ха-ха-ха, но кругом лишь стены. Для одних стены материальны, для других – энергетически непреодолимы. Чтобы вырваться из короны Земли, нужна сила пророков. Остальные тусуются здесь, на мели».
«Наверное, так и сходят с ума. Начинают слышать голоса в моменты отчаяния», – подумалось мне.
«Мы бродим с отрубленными головами, с веревками на шее, сгоревшие в катастрофах, погибшие от голода. Мертвые не причиняют вреда. Бояться следует живых.
И, кстати, бомж Василий у церкви ошибся, ты совсем не воин. Нежной принцессе хочется отдохнуть от грешного мира. Ну, прыгай, чего ты застыла с обалдевшим лицом?» – голос, пропитанный откровенным сарказмом, начал вызывать раздражение.
«Э, нет, так не пойдет», – подумалось мне. Все в своей жизни решаю я сама.
На обледеневшей крыше я провела около часа. Невидимый собеседник молчал, словно его и не было.
Я смотрела на трассу, где, подобно улиткам, передвигались рогатые троллейбусы, на яркие детские качели и уютный дворик, в котором под метелью сновали москвичи и дворники-мигранты в светоотражающих зеленых жилетах. В какой-то момент я отчетливо поняла, что деревья Битцевского парка умеют говорить. Тоненькие березы и могучие сосны скрипели под натиском хлесткого борея. Их голоса были непохожи на голоса мертвых, они сливались в единый гул: живи, живи!
И я раздумала прыгать.
– Запомните все! – прокричала я с крыши. – Нельзя сдаваться! Плачьте, деритесь, любите, танцуйте, читайте молитвы, но не сдавайтесь! Я никогда не сдамся! Не дождетесь!
Спустившись по лестнице, я направилась вглубь лесопарка. Деревья продолжали поскрипывать о том, что жизнь – недолгая штука и обрывать ее раньше срока не стоит. Воины не сдаются, они умеют проигрывать, чтобы затем узнать вкус победы. Есть воины-пауки, воины-волки, воины-птицы…
«Твой дух виден нам! – скрипели деревья. – Ты Крадущийся Лис с хвостом как пламя зари!»
Голову мне сдавило железным обручем, и я провалилась между реальностями, как в ранней юности, когда уходила в глубокие медитации и видела расплавленное золото вместо человеческих глаз.
В деревянной беседке Битцевского лесопарка под Новый год кто-то рассыпал конфетти, и, добравшись до нее, я сочла, что здесь вполне можно жить. В войну мы жили без отопления, посреди снега и холода, в коридорной нише. Спали при уличной температуре, совсем не так, как беженцы, удравшие из Чечни в Европу.
Лежа на тонком деревянном настиле беседки, окруженной сугробами, я вглядывалась в дивные светящиеся гроздья звезд. Тучные снежные облака разогнал ветер. Слезы на щеках высохли, и никто не должен был знать о них, кроме деревьев, поведавших мне о духе Крадущегося Лиса.
Изумрудной нитью пронеслись в памяти стихи Николая Гумилёва, путешественника и поэта, по одной версии, расстрелянного, по другой – замученного голодом в Стране Советов.
Он превращает в звезды горести,
В напиток солнца – жгучий яд,
И созидает в мертвом хворосте
Никейских лилий белый сад.
– Перед ликом Всевышнего обещаю не проявлять слабости и не жалеть себя, – твердо сказала я. – Как говорил Улисс у Альфреда Теннисона: «Бороться и искать, найти и не сдаваться»!
– Полина! Полина!
Вдали раздались голоса, и, привстав, я заметила сияющую точку – фонарь из цветного стекла, отбрасывающий переливчатый отблеск на темно-синие сугробы.
– Полина! Ты где? – Впереди бежала Глафира, несуразно размахивая фонарем, внутри которого горела живая свеча. Длинная коса хлестала девушку по спине. За ней бестолково семенил Лев Арнольдович, оглядываясь на снежные ветви, а за ним неслись Ульяна, Любомир и Абрам Моисеевич с Рахилью.
– Полина! Полина! – кричали они на разные голоса. – Мы тебя ищем! Отзовись!
– Здесь я!
– Полина, ты совсем замерзла! Вставай! – Глафира, поставив фонарь на скамейку, растирала мои окоченевшие руки, а я поняла, что где-то в лесу обронила перчатки.
– Мы тебя несколько часов ищем! – сообщил Лев Арнольдович.
– Полина, мы так испугались! Кто будет с нами играть? – Любомир и Ульяна торопливо обнимали меня. – Как же мы останемся без красненького супа?!
– Это борщ, – напомнил детям Лев Арнольдович.
– Что случилось? – взволнованно спрашивали меня Абрам Моисеевич и Рахиль.
– Я заблудилась! – отрезала я.
И мы пошли домой.
Христофор, оставшись без присмотра, обчистил карманы еврейских родственников. Обнаружив, что деньги пропали, Рахиль и Абрам Моисеевич стали возмущаться, но Марфа Кондратьевна защитила сыночка.
– Как всегда! – надулись евреи. – Мы еще и виноваты останемся!
– Вам двадцать рублей жалко?! – не унималась Тюка. – А приехать и жить в моей квартире нравится?! Никогда на отель не раскошелитесь, хитрецы!
Лев Арнольдович принялся их мирить, а я пошла в ванную, чтобы согреться в горячей воде, поэтому не слышала продолжения.
Перед сном гости хвалили меня за вымытую всем обувь и вкусную еду, а я пожаловалась им на Марфу Кондратьевну.
– Поговорю со Львом, – пообещала Рахиль. – Знай, Полина, что он сам здесь на нелегальном положении. За двадцать пять лет брака Тюка не прописала его в квартире. Он прописан в покосившейся саманной хате где-то в сибирской тайге. Он может только просить, но не требовать.
– Пусть Лев Арнольдович купит газету с объявлениями, чтобы я нашла нормальную работу! – попросила я.
Уложив детей и перемыв посуду, я потребовала у Марфы Кондратьевны деньги за три недели труда.
– Отдайте зарплату! – сказала я.
Она пообещала:
– Сейчас, сейчас. Только схожу в кабинет…
Я бесполезно прождала ее в кухне до пяти утра.
Утром Лев Арнольдович под укоряющим взглядом Рахили пообещал мне принести свежую газету. Вернувшись из магазина с банкой рыбных консервов и макаронами, он сказал, что газету купил, но забыл в киоске.
– Боится, что ты сбежишь, – истолковала его хитрые речи Зулай.
Прислуживая за столом, я завела разговор о том, что мама вынуждена находиться в жилье, в котором отключены все коммуникации.
– Отключили даже электричество! А впереди январские морозы, – сказала я.
Марфа Кондратьевна от моих слов сделалась раздраженной и потребовала, чтобы я испекла пирог.
– Сладкого охота! – Она лицемерно улыбнулась. – Яблоки и мед купили Рахиль с Абрамом. Господь велит нам пользоваться его дарами.