– Козел горный! – прошипела ему вслед девушка.
Не обращая внимания на многочисленных гостей, Глафира в суматохе собирала подписи.
– Если мамаша – защитница прав человека – захочет выставить Полину на улицу, мне понадобится документ, чтобы ей помешать! – твердила она. – Охранная грамота!
Документ, что Полина – наша сестра и имеет право жить в квартире!
– Глафира, перестань… – тоскливо попросила я.
– Нужен документ! Как тот круг, который защищает от бесов. Вот помнишь, как у Гоголя… – Глафира вырвала листок из тетрадки и начала искать по дому братьев и сестер в надежде, что те поставят подписи.
В итоге все дети подписали, что я им родная сестра. Ульяна и Любомир поставили крестики.
– Так подписывалась Жанна д’Арк, мы видели в кино, – пояснили они, оторвавшись от компьютера.
Лев Арнольдович, напевая песню Галича, тоже признал меня дочкой и поставил свою подпись, а Тюка, чертыхаясь, убежала.
Документ получился такой:
«Мы в здравом уме и памяти торжественно принимаем Полину Жеребцову в свою семью.
Глафира – согласна.
Христофор – согласен.
Любомир – согласен.
Ульяна – согласна.
Аксинья – согласна, так решила Глафира.
Лев Арнольдович – согласен.
Марфа Кондратьевна – длиннющий прочерк.
Приняла документ Полина Жеребцова. Подпись. Дата: 2007 год».
Через несколько дней Анжела и батюшка-тамада с супругой и ребенком из квартиры исчезли. Чеченцы вели себя тихо и в хозяйские дела не вмешивались. Им Тюка бросила пледы и матрацы на пол, и они целыми днями лежали на них в ожидании визы. Визы выдавались только в Москве, затем они в столицу и прибыли.
Гарри передал для Христофора, которому исполнилось десять лет, веселую американскую комедию «Ночь в музее». Но Марфа Кондратьевна и Лев Арнольдович сразу заявили, чтобы «американской дури» в доме не было.
– Запрещаю «Ночь в музее»! – вынесла вердикт Тюка.
– Правильно, выкинуть в помойку! – согласился с женой Лев Арнольдович.
– А сам, пока Полины и мамы не было, включал нам кино про людоедов! – надувшись, сдал отца Христофор.
Льву Арнольдовичу пришлось объясняться с супругой. Он рассказывал ей про философию и модерн, а Тюка пообещала избить его сковородкой.
Христофор же объявил:
– Пойду-ка я повешусь. Все равно испортили праздник!
После этих слов мальчишка вытащил шнурки из моих кроссовок и начал связывать в узел. Когда я отобрала шнурки, он решил открыть окно в комнате Льва Арнольдовича и выпрыгнуть. Лев Арнольдович, загородившись «Новой газетой», напутствовал сына:
– Прыгай-прыгай! Я вылечу вслед за тобой и успею еще пару затрещин влепить в полете!
– Тогда я слопаю наполнитель из кошачьего лотка! И точно умру! – продолжал пугать нас Христофор.
– Если его не поменять, можно и от запаха помереть! – заметила я.
Дети и гости прыснули со смеху, а Тюка взвизгнула с досадой:
– Мы экономим!
Во втором часу ночи начался «концерт».
– Мне интим нужен, а ты не даешь! – бубнил в темноте Лев Арнольдович.
– Ишь, интим ему подавай! А где стихи? Где конфеты?! Когда в последний раз ты дарил мне цветы?! – громко возмущалась Тюка. – Ты забыл, старый, что мы с тобой давно в разводе!
– Мне надо! Надо интиму! – чуть не плакал Лев Арнольдович.
Семья чеченцев, Глафира, Христофор и я беззвучно тряслись от смеха в гостиной. Через пять минут раздался громкий храп Марфы Кондратьевны, которая рухнула спать на диванчик в прихожей в той же одежде, в которой ходила месяцами. Лев Арнольдович, покрутившись возле нее, горько вздохнул и ушел на раскладушку.
Глафира спросила:
– А вы знаете историю о том, как наша семья пару лет назад отправилась на дикий пляж в Абхазии?
– Откуда? – удивились чеченцы. – Не знаем.
В чеченской семье было трое мужчин и пожилая женщина, тетя Рамзана. Днем, пока я была на работе, чеченцы молились, а ночью сворачивались калачиком на полу в гостиной и спали вповалку. Дети Тюки в этой же комнате занимали диван, а я по-прежнему шкаф.
– Семья нашего знакомого Потапа и наша путешествовали вместе по Абхазии. Однажды мы развели костер на пляже, пели песни! – Глафира оживилась, ее профиль отчетливо обрисовывал свет луны, льющийся из окна. – Вокруг на километры ни души! В Абхазии война, а мы отдыхать приехали. Смотрим – из кустов боевики с автоматами ползут. Здоровые мужики в масках! Они приказали нам поднять руки вверх, отвели в какую-то избушку и там заперли. Сказали, что мы чужаки, а они на своей родной земле и будут документы проверять. Забрали у девочек и женщин из ушей сережки, а у мужчин – телефоны и кошельки.
– Почему мистик Потап, друг инопланетян, не вызвал подкрепление? Или всех не загипнотизировал? – спросила я.
Все в гостиной захохотали.
Лев Арнольдович, вскочив с раскладушки, прибежал к нам. Он распахнул дверь и прокричал с вызовом:
– Нечего смеяться! Натерпелись мы тогда страху! Потап умеет делать волчью морду! Его шаманы в Сибири научили! Если сделать волчью морду, враг умрет от страха. Однажды он мне ее показал, я чуть в штаны не наложил.
– Почему же Потап боевикам, которые вас грабили, волчью морду не показал? – удивленно спросили чеченцы.
– Он узнал под масками инопланетных сусликов! – сказала я, и дети с гостями опять взвыли от смеха.
Трогая рукой облупленный потолок, я вспоминала военный день в Грозном. Солнце заливало руины города. На улице была непролазная грязь, на дорогах не осталось асфальта, и в дождливое весеннее время улицы превращались в болото. В аудитории Грозненского пединститута, где взрывами выбило стекла, мы – студенты – говорили и мечтали о будущем. Шел 2004 год.
Сокурсники в основном учились за взятки, я – своим умом. Меня не понимали, злились, и, чтобы отношения окончательно не испортились, я веселила их байками. На весь пединститут я единственная носила русскую фамилию с обязательным пояснением – «по маме», а звали меня на чеченский манер – Фатима. Иначе было не выжить.
Студенты хвастались друг перед другом мехами и украшениями. Неправда, что война для всех одинакова. Кто-то наживается, беззастенчиво торгуя спиртным, наркотиками, оружием, кто-то сотрудничает с военными, кто-то убивает слабых и беззащитных соседей, забирая их имущество, сводит старые счеты. Другие же совсем не знают войны, выехав в мирные регионы, как сделали десятки тысяч этнических чеченцев. Вне игры только те, кто сам по себе. Они выживают!
Сокурсники делились мечтами о дорогих машинах, новых перстнях, а я, одетая в поношенную, местами разорванную куртку, сказала: «Однажды я буду жить в Москве!» Наступила тишина. Затем студенты громко захохотали. Даже для обеспеченных чеченцев жить в Москве – запредельная роскошь, что говорить про всех остальных… «А затем я буду жить