– Я буду жить в Европе! – неожиданно сказала я вслух.
– И не мечтай, Полина! Не фантазируй! – отреагировал Лев Арнольдович, который продолжал крутиться в гостиной, перешагивая через гостей из Чечни. – В лучшем случае у тебя в России когда-нибудь будет съемная комнатка на чердаке, под крышей и работа с утра до ночи прислугой в барском доме.
– Вы сильно ошибаетесь. – От возмущения я резко привстала и стукнулась головой о потолок.
Лев Арнольдович пожал плечами и презрительно хмыкнул, напомнив мне грозненских студентов. Ничему мои истории не учат людей. Ничему!
Я закрыла глаза, и сон приблизился, как крупица, в которой скрыта Вселенная.
– Даже если демон из глубин океана полюбит человека, Бог никогда не вмешается, – сказал Межгалактический Капитан.
– Как же так? – спросила я.
– Свобода познания. Не слушай никого и не верь шаблонам. Каждый идет по своей траектории, и каждый может ее изменить…
Он взял меня за руку, и мы шагнули за предел нашей реальности.
Проснулась я оттого, что Христофор громко спорил на кухне со Львом Арнольдовичем.
– Я великий завоеватель и найду двести сундуков с золотом. Тебе и маме дам по одному, а остальное мы с Полиной разделим пополам!
– Да, у нее высокий рейтинг, – ответил сыну Лев Арнольдович.
Чеченцы, услышав голоса, встали. Они выпили чаю и, аккуратно сложив пледы, простились с нами: им пришло подтверждение, что документы для пересечения границы готовы. Рамзан при старших говорить со мной не отважился, но написал записку: «Тебе надо бежать, Полина. Беги в Европу. Пусть хранит тебя Аллах!» Положил сложенный вчетверо листок возле меня и, не глядя в глаза, поспешил за родными.
В Москве погода менялась несколько раз за день. Утром – солнце, днем – гроза, через час снова солнце. Давление начало пошаливать. Лев Арнольдович, воспользовавшись тем, что на работу мне нужно было к полудню, велел отвезти Глафиру в православный интернат.
– Нечего ей дома делать! Жирует! – ответил он на мою просьбу повременить.
– Родители сдали меня туда давно, – призналась Глафира, теребя край платья дрожащими руками. – Я ненавижу этот православный интернат, там молитвы с пяти утра и наказание за провинности. Я мечтаю о смерти! О смерти! – Она заплакала.
– Я знаю, – сказала я. – Я читала твой дневник.
– И что?
– И даже папе показывала.
– Он, конечно, отмахнулся…
– Ты это брось, Глафира! – сказала я. – Помнишь, что я говорила о самураях? Представь, что ты самурай. Делай, что должно, и будь что будет.
Глафира, собирая вещи, сквозь слезы улыбнулась.
Лев Арнольдович потерял ключи от кухни и неистово колотил молотком в недавно отремонтированную дверь. Кошки скакали по битому стеклу.
Марфа Кондратьевна, проходя мимо, невозмутимо сообщила, что скоро приедет новая партия чеченцев и мы снова будем спать вповалку.
– Шкаф не отдам! – предупредила я. – И посиделки до утра не разрешу! Мне рано вставать на работу!
– Не переживай, Полина, – ободрил меня Христофор. – Они приедут и уедут, а ты заменила нам мать с отцом!
Лев Арнольдович, услышав такое заявление, стукнул молотком еще и по стене.
Я собрала детей, и мы все вместе повезли Глафиру в православный интернат, хотя, признаюсь, мне это было не по душе.
– Ты прислужница для них, Полина, – сказала по дороге Глафира, – а я ненужная дочь.
– Не говори так, – попросила я.
– Когда я найду клад, мы все уедем отсюда! Навсегда! – твердил Христофор.
– Все будет хорошо! – утешали сестру Ульяна и Любомир.
Но Глафира отвернулась от нас и тоскливо смотрела в окно.
Спокойные минуты выдавались редко. На городской телефон Антилопы и Бизона пришло истерическое послание от мамы. Голосовое сообщение.
– А-а-а, суки, твари, идиоты… – несся мамин бас из трубки о проделках односельчан.
Стерла. Слава богу! Зачем только я дала ей телефон работодателей?
Гарри выглянул из кухни, хитровато посмотрел на меня и удрученно вздохнул.
В выходной я начала делать генеральную уборку там, где убирать бесполезно. Включила свет и стала собирать паутину, мох и объедки по углам. Но не тут-то было. Трясясь и стеная, с улицы прибежал Лев Арнольдович. Он хватал ртом воздух, хлопал себя руками по бокам, по лицу и кричал:
– Горе! Горе! О горе!
За отцом семенили Христофор, Ульяна и Любомир в загаженной одежде. Я «профессиональным» взглядом сразу отметила – немедленно в стирку!
Аксинья страшно выла, запрокинув голову, в какой-то момент от ее неистового воя полопались лампочки в кухне и коридоре.
– Горе! У нас горе! – продолжал стонать Лев Арнольдович.
– Где ваша мама? – спросила я Христофора.
– Не знаю. Она в последнее время совсем соображать перестала! – огрызнулся Христофор и покрутил пальцем у виска.
– Помоги, Полина! – заплакали Ульяна и Любомир, показывая на совершенно невменяемого Льва Арнольдовича.
Аксинья выла и рычала. Лев Арнольдович находился в прострации: он метался, заламывал руки, визжал и стонал.
– Папа, что случилось?! Сейчас же говорите! – громко потребовала я.
Лев Арнольдович остановился и заикаясь произнес:
– Глафира попросила девочек из интерната убить ее. Девочки вначале согласились, а потом испугались. Она сбежала!
– Ее нужно было оставить дома! – сказала я. – Глафире нужна помощь специалистов…
– Я сам четыре года лежал в психиатрической клинике. Вначале притворялся дурным, а потом меня закололи убойными лекарствами! Я по-честному слетел с катушек. Это когда от армии косил, в шестидесятых, – сказал Лев Арнольдович. – Я знаю на собственной шкуре, что такое дурка.
День пошел кувырком, потому что младшие плакали, хватали меня за платье и не отпустили даже в магазин, предпочитая оставаться голодными. Насилу удалось уговорить их пойти всем вместе. Но даже в супермаркете Христофор и Любомир прижимались ко мне и просили забрать куда угодно.
– Мы не хотим жить с мамой и папой! Мы не хотим здесь жить! Нам страшно! – голосили они на весь магазин.
– Куда я вас заберу? Я бомж из Чечни, – буднично ответила я.
– Мы будем просить милостыню, ночевать на скамейках. Только давай уйдем из дома! – настаивали мальчики.
– В приютах к детям относятся плохо…
– Мы не хотим в приют! Только с тобой!
– Глафира вернется домой, и все будет в порядке! – утешала я их.
– Мама хотела от нее избавиться! Она не разрешила ей остаться с нами! – плакала Ульяна.
– Папа не заступился за Глафиру! – сказал Христофор. – Мама и нас хотела сдать в интернат. Она возила нас туда. Но нас не приняли. Сказали, что мы непослушные, маленькие и слишком активные.
– Ненавижу! – следом за Ульяной зарыдал Любомир.
– Полина, ты ведь нас не оставишь? Ты нас не бросишь? – Христофор заглядывал