Тоха. А дома-то был?
Вася. Был. Хорошо там все. Сашка моя замуж вышла, ребенку у нее уже года два. Муж – хороший парень. Работает, семью обеспечивает. Обо мне уже не помнит ничего. Мама умерла, когда узнала, что меня убили. Папа на пенсию вышел, трудно, но ничего, вроде держится. Для него Сашкин пацан – вроде внука. Хорошо там все. Очень хорошо. Я пойду, воздухом подышу, хорошо?
Выходит. Все молчат.
Саныч. А я письмо написал…
Тоха. Прочитаешь?
Саныч. Оно очень короткое. Вот. «Дорогой почтальон! Доставь все эти письма, пожалуйста. Или хотя бы обмани, что доставил. Всегда твой. Саныч».
Тетя Таня. Думаешь, не дойдут?
Саныч. Точно не дойдут. Это на моем веку почтальон двадцатый. Возвращались потом они и раздавали эти письма тем, кто их написал. А если этот не вернется, вы хотя бы знать не будете, дошли они или нет.
Входит Маруся.
Маруся. Там… Вася повесился. Это он… зачем?
Пауза.
Тоха. Мне плакать хочется. Первый раз с девяти лет.
Тетя Таня. Не получится. Ангелы плакать не умеют.
Саныч. А? (Сереге.) Да погоди, куда побежал? Дело сделано. Щас посидим, помолчим, пойдем снимать…
Второе действие
ДОМ
Саныч. Сколько я тебе говорил – ангелы мы! Не люди, а ангелы! Ангел умереть не может. Повеситься – не может. Утопиться – не может. Зарезаться – тем более. Не умирают ангелы. Не получается. Многие пробовали. Я сам даже пробовал два раза. Не получается!..
Вася. Саныч, ну хватит уже…
Саныч. Погоди, я еще не закончил. Ты вот что думаешь – что вот так прямо нам всем в радость тебя было из веревки этой выпутывать? Ладно бы дал выпутаться нормально. Так нет ведь – кричать начал, мол, дайте еще повисеть, тогда я, наверное, точно задохнусь… Эх ты, птенец! Летун неоперившийся!
Вася. Саныч, я больше не буду…
Саныч. Ну, Свобода, ну да, там лучше было – и что? Сюда поселили – радоваться надо. Нет, находятся такие, как ты: Свободу увидел – и в петлю! У нас был один совсем упертый, как ты прямо, – голодовку объявил. Сухую.
Вася. Сколько продержался?
Саныч. До сих пор держится. И хоть бы хны. Худой, непонятно в чем душа держится, но ходит. Мрачный и голодный. На мозги капает. И уверен ведь, оболтус, что рано или поздно Богу душу отдаст. Но понять, что он ее уже Богу отдал, а Бога нет, скорей всего, не хочет… Против кого объявил, для кого, кто это видит?.. Так, стоп! Вернемся к тебе.
Вася. Не надо…
Саныч. Как это – не надо? Очень даже надо. Вот ответь мне – будешь еще такие глупости делать?
Вася. Не знаю…
Саныч. А должен знать, что не будешь! Продолжим разъяснительную работу…
Вася. Саныч, не буду я больше.
Саныч. Обещаешь?
Вася. Обещаю. Честное слово. Саныч, ты мне только одно скажи – что делать-то?
Саныч. Не знаю. Знал бы – сам здесь не сидел. На Свободе где-нить на Байкале сейчас сидел бы и самогонку пил.
Вася. Так как выбраться отсюда? Что дальше, Саныч?
Саныч. Ничего. Ничего нет дальше. Вон, у буддистов только получается иногда каким-нибудь одуванчиком переродиться, но это они так говорят. А проверить их – фиг проверишь. И вообще неизвестно, где этот одуванчик. И есть ли он… Был давно, очень давно, ангел один. Он восстание тут устроил. Материться всех научил. Дома жег, леса палил. Так, говорят, его за это отсюда убрали куда-то.
Вася. Кто убрал?
Саныч. А я, думаешь, знаю? Нет, Вась, ты забудь это все. Летать научись для начала, а там уже привыкнешь. Мы же привыкли.
Вася. Знаешь, Саныч, я почему-то часто про тех ангелов в космосе думаю. Они мне даже в снах снятся. Большой черный космос, а они летят. Летят куда-то по звездам. Метеориты мимо них пролетают. А они летят. Устали ужасно. Но летят. Гуманоиды на них из иллюминаторов смотрят, радуются… А эти на астероидах остановки делают. Молчат, все уже переговорили. Иногда только песню какую- нибудь затянут. И она по всему космосу разносится…
Саныч. Да, я тоже их часто вспоминаю. Только не долетели они, уверен… В общем, Вась, мне слетать тут надо кой-куда. Очень прошу, не делай тут без меня ничего. Если еще на какие-нибудь такие же глупости потянет.
Вася. Да не потянет, Саныч, обещаю.
Саныч. Верю. Летать научись уже наконец, а то совсем неприлично получается.
ВЕЧЕР
Вечер. Дома. Все сидят за чаем. Только Саныча нету. Грустный Вася играет на гитаре «Облака, белогривые лошадки…»
Тоха. Хорошая погода была сегодня.
Пауза.
Погода была летная, хорошая, говорю.
Пауза.
Вы чего молчите, давайте поговорим, говорю.
Тетя Таня. Тош, да о чем говорить-то, переговорено все уже.
Тоха. Ну не знаю я о чем, давайте придумаем что-нибудь, обидно же время терять.
Серега. Да много его, времени-то. Теряй, не хочу.
Тоха. Ну давайте время убьем.
Маруся. Окститесь, Антон. Ангелы никого не убивают.
Тоха. Да это просто выражение такое – «убить время». Я ж не предлагаю никого убить, хотя меня самого убили. Курить очень любил.
Серега. Да знаем. Дурак, еще раз говорю.
Маруся. Серега, а как ты сюда попал?
Серега. Глупо получилось. На стройке работал. Коммунизм строил. От коммунизма плита отломалась и на голову мне упала. Убило почти сразу, хотя я в каске был.
Маруся. Больно было?
Серега. Не помню.
Маруся. А я помню. Мне очень больно было.
Тетя Таня. А я от холода умерла, мне почти не больно было. У нас в Ленинграде тогда не топили совсем, и трубы все полопались. Я сначала книжками печку топила, а потом книжки закончились, и стало очень холодно. Я на кладбище пошла и там совсем замерзла, чтобы никто не видел.
Тоха. Чего не видел?
Тетя Таня. Как я умираю. Страшно очень было. Боялась.
Тоха. Чего боялась?
Тетя Таня. Смерти, а ты как думал? Жалко, могилки не осталось, но там дом потом построили, на этом месте. Теперь этот дом вроде как моя могилка. Люди живут, детишки бегают.
Серега. А мою могилу экскаватором зарыли. Потому что никто ко мне не ходил. Кого-то теперь поверх меня похоронили.
Тоха. Нет, а моя еще целая вроде.
Маруся. А меня так и не похоронили. Жених мой меня в лес уволок. Не нашли меня.
Пауза. Все смотрят на Васю.
Тоха (осторожно). Вась, расскажи, а?
Вася. Нечего рассказывать.
Маруся. Да что вы к человеку привязались-то? Раз не