Уже когда взлетели, я по привычке, засыпая под гул моторов, про себя подумал:
— А ведь мне удалось, хоть и незначительно, повлиять на ход начала этой войны. Не знаю, как она пойдёт дальше, но уже видно, что изменения в сравнении с прошлым миром будут существенные.
Интерлюдия
— Говоришь выжил твой Заноза? — Спросил, пыхнув дымом из трубки Сталин. И дождавшись от собеседника утвердительного ответа, задал очередной вопрос:
— Скажи, Лаврентий, а кто у него родственники? То, что он сирота, я знаю. Но у него вроде родня есть, притом в довольно серьезных чинах?
— Из относительно близких только двоюродный брат по материнской линии и дядька, отец этого брата.
Брат служит в моем ведомстве. А вот дядька — птица довольно высокого полёта по партийной линии. Он из тех, кто плотно работал с Коминтерном, но с Троицким был не в ладах. Что-то они там не поделили и терпеть друг друга не могли. Так вот, с братом у Захарова отношения ровные, даже скорее доброжелательные. А вот с этим самым дядькой нет. Я не знаю, по какой причине, но, похоже, дядька не жалует своего племянника. Притом настолько, что с его стороны были замечены попытки навредить карьере Захарова. Он, кстати, проходил по делу с зарвавшимися руководителями-коммунистами, но доказать какие-либо злоупотребления с его стороны не получилось. Точно не знаю, почему так. Может быть, правда чист или успел подчистить за собой, но смог остаться не у дел, хоть и засветился.
— С дядькой понятно, что можешь сказать по брату? Интересует меня, в первую очередь, его участие в делах отца. Есть ли там взаимная порука, как это бывает между родственниками, облеченными властью.
— Брат у Захарова — толковый сотрудник, и судя по всему, тоже не очень в ладах с отцом. Не так, конечно, как Захаров, но общих интересов у них нет, это точно. Совсем недавно проверяли этих двоих, и если отец был замечен среди друзей Подвойского, что намекает на некое участие в делах этого заслуженного человека, то сын, наоборот, всегда держится подальше от всяких интриг, связанных с деятельностью партийных лидеров.
— Получается, что Захаров сам по себе, — задумчиво произнес Сталин, на что Берия тут же ответил:
— Не совсем так. За него сейчас горой стоят мой заместитель Михеев и Цанава, с которым он непосредственно работал в Белоруссии. Да и я теперь после того, что этот парень сотворил, хотел бы видеть его в своей команде.
Сталин как-то остро взглянул на собеседника, и слегка растягивая слова, произнес:
— Стране сейчас, как никогда, нужны герои. Захаров подходит на эту роль, как нельзя лучше. Тем более, что с ним и выдумывать ничего не надо. Он, действительно, герой. Ты, Лаврентий, проследи, чтобы парню обеспечили все необходимое для лечения. Поставь его на ноги, а потом подумаем, у кого в команде он будет работать. Мне, знаешь ли, тоже нужны люди, не боящиеся называть вещи своими именами.
Поле этих слов Сталин выдержал небольшую паузу, о чём-то раздумывая, и продолжил:
— Организуй в прессе несколько репортажей об этом парне и присмотрись к его поведению. Посмотрим, как на нем скажется народная любовь и слава. По итогам будем делать выводы, как его лучше использовать. И ещё, обеспечь ему, на всякий случай, достойную охрану. Что-то не даёт мне покоя в его отношениях с дядькой, а как Коминтерн привык решать вопросы, ты не хуже меня знаешь.
Конец интерлюдии.
Перелет до столицы я самым наглым образом проспал. Проснулся только во время приземления, когда самолёт побежал по взлетке.
Встреча удивила уже тем, что на аэродром приехал Михеев, у которого по-любому сейчас со временем должен быть жуткий напряг. Мне ещё так и не разрешили вставать, поэтому я встретил его, лёжа на носилках, которые из самолёта вынесли так осторожно, что у меня невольно в мыслях проскочила ассоциация с хрустальным гробом.
Понятно, что поговорить нам с ним в присутствии множества посторонних людей особо не получилось. Только и того, что поздоровались. Он, наклонившись, слегка меня приобнял. На этом все. Он начал распоряжаться, что, куда и как. Мне же только и оставалось, что наблюдать за всей этой движухой. Единственное, что я ещё сделал, так это попросил Михеева проследить за судьбой немецких врачей, которые прилетели вместе со мной. Так или иначе, а без их участия вряд ли у меня получилось бы выкарабкаться. Я чувствовал себя перед ними в долгу. Ещё я успел попросить, чтобы нас с Кухлянских, которого эвакуировали вместе со мной, отправили в один госпиталь. А то мало ли куда его отправят, ищи потом по всей Москве. Терять такого начштаба я, в принципе, был не согласен.
Увезли нас с аэродрома на странном подобии автобуса, специально оборудованного для транспортировки лежачих пациентов. Я даже не знал, что подобное есть в этом времени. Дорога была не особо продолжительной, но я успел по пути скользнуть в свое бестелесное состояние и осмотреться.
Удивило обилие охраны. Всё-таки сразу два грузовика, полных красноармейцами, это перебор.
Михеев, встретив, не отправился по своим делам, а возглавил на своей эмке нашу колонну. Довёл её до незнакомого мне старинного особняка, в котором был оборудован госпиталь. Он, несмотря на вовсю идущую войну, совсем не выглядел переполненным.
Здесь я с интересом втихаря понаблюдал, как он ругался с одним из врачей из-за моего начштаба. Его не хотели здесь размещать, ссылаясь на то, что в отношении этого человека не было приказа принять его на лечение.
Странный, надо сказать, подход к делу. Ещё более странно то, что заместителю наркома пришлось куда-то звонить, чтобы решить этот вопрос. Похоже, в очень непростом госпитале нас решили разместить для лечения. Это наблюдение подтвердилось ещё и тем, что здесь, в принципе, не было многоместных палат, как это принято в Союзе. Все палаты тут были одноместными, и похоже, оборудован он был по максимально возможному для этого времени разряду.
Я даже предположить не мог, что в Союзе может быть что-то подобное, но не верить своим глазам не мог.
Что ещё удивило, так это обилие медсестёр, настоящих